Среди темных прядей опять блестят редкие нити серебра. Заметив их, Ли тут же перестает расчесывать волосы костяным гребнем и долго смотрит на своё недовольное отражение в большом зеркале. Поджимает полные губы, раз за разом прокручивая в голове слова самой старой из местных прожженных шлюх.
- Ранняя седина - не показатель возраста, лишь знак того, что жизнь не была милосердна... - больше губами, чем голосом повторяет Ли, немного заторможенно укладывая гребень на полку.

Его жизнь... была милосердной к нему. Но только сейчас. Потому что всё, что было раньше, он - к сожалению или счастью - не помнил. Вряд ли жизнь, оставившая после себя глубокие шрамы на спине и груди и пугающую пустоту в голове, заслуживает право зваться счастливой. Одна радует: прошлое не стремилось ворваться в настоящее и всё испортить. Никто не расспрашивал о красивом юноше, не стремился окликнуть его на улице, кроме как затем, чтобы отвесить сальный комплимент. Значит ли это, что существование было настолько одиноким? Едва тряхнув головой, Ли принимается собирать часть волос на затылке в пучок и думает о том, что закрасит седину как-нибудь позже. Не сейчас. Сейчас момент какой-то... неподходящий.

Рабочий стол завален кучей конвертов со слёзными мольбами хозяина борделя хоть раз удостоить своим желанным присутствием целый сонм мелких мероприятий, больше убыточных, чем нет. Были, конечно, и довольно наглые просьбы разделить с просителями ночь-другую вперемешку с пламенными признаниями в любви. Последние Ли сжигал над пламенем свечи сразу после прочтения. Он прекрасно был в курсе, какие слухи ходили о нём в народе, особенно среди тех, кто ни разу не пересекал порога публичного дома. Девственник-шлюха. Пожалуй, самый желанный цветок, растущий на непостижимых горных высотах. Но затуманенные похотью умы продолжают написывать и присылать кучи посланий, от комплиментов до открытых домогательств и угроз. Впрочем, угроз Ли не боялся, ведь в отличие от большинства беззащитных своих работников, у него был магический дар. Непонятно, откуда, ведь и о своих силах он ничего не помнил, лишь интуитивно их используя под влиянием момента.

Пепел от сгоревших писем Ли вышвыривает прямо из окна, где ветер подхватывает черные клочки, путаясь в милых музыкальных колокольчиках, свисающих с рамы. Мягкий звук их перестукивания благостно влияет на уставшие нервы, ласково уговаривая присесть и послушать их музыку, ненадолго вырвавшись душой далеко-далеко за пределы города. И Ли не противится этому порыву, усаживаясь на широкий подоконник. Где-то внизу, несколькими этажами ниже бурлит жизнь. Слышится людской гомон, смех, поднимается наверх запах разбавленного вина и сырости. Пока бордель напоминает едва проснувшееся чудовище, ещё не способное резво дышать и жить. Но как только солнце закатится за горизонт, то в его жилах снова потечет разврат, наполняя воздух густым запахом благовоний и разгоряченной кожи. И, как водится, не обойдется без проблем. На памяти Ли не было ещё и дня, чтобы кто-то из клиентов не выкинул нечто из ряда вон. Пока что лишь без трупов обходилось.

Не торопясь, он забивает в длинную и тонкую костяную трубку перемолотые листья горного чая, осторожно собирая особенно мелкие фрагменты подушечками тонких пальцев. Ли не любит табак, он будто бы делает его грязным изнутри, а табачный дым настолько тяжелый, что от него начинают саднить и чесаться глаза. А ещё табак очень любят клиенты.
- Отвратительно, - цедит он сквозь зубы, уже сжимающие конец трубки.
Чайный дым отдает прогретой солнцем землей и жарким полуднем, не впивается в кожу, а окутывает её, превращаясь во второй халат на плечах. Лёгкая землистая горечь ложится на язык послевкусием на выдохе, и Ли прислоняется к раме плечом, ненадолго прикрывая глаза в моменте истинного блаженства.

- Хозяин! Хозя- Ой!
Она влетает без стука, в самый последний момент вспоминая, что хозяин очень не любит, когда его так называют. Ли приоткрывает левый глаз, поразительно светлый, будто хрустальный, и с явным недовольством начинает проковыривать в девушке дыру взглядом. Ему слишком лень отчитывать и ругаться. А она слишком смущена и напугана, чтобы продолжить. Длинный выдох пускает в воздух клубы чайного дыма.
- Ну?
Ли не нужно повышать голос, чтобы добиться эффекта кнута. Молоденькая шлюха, дергается, как от пощечины, но приходит в себя.
- Старший братец Ли, я... я привела охотника. Он... он заступился на меня, когда меня начал домогаться один господин и... Он ранен. Серьезно. И...
Она замолкает, увидев, как за секунду, с грацией дикого хищника хозяин сползает с подоконника на пол, немного небрежно запахивая длинный шелковый халат сапфирового цвета.
- Какая прелесть, - от сарказма в голосе можно задохнуться. - Вместо того, чтобы отвести его к лекарю, ты решила, что лучшее место для излечения ран - это публичный дом?
- Вам... нужно увидеть его, старший братец. Тогда вы поймете...
Ли прицокивает языком и отстукивает нестройный ритм ногтём по трубке. А эта девчонка или бесстрашна, или глупа, чтобы так разговаривать с хозяином борделя. Либо... дела плохи.
- Где он?
- В покоях отдыха...
- Пойду посмотрю на твой улов. Но если ты привела невесть кого, окажешься на улице вместе с ним.

Все хозяева и хозяйки этого борделя придерживались одного правила - не оказывать бесплатных услуг. Всё-таки плотские утехи в стенах дома терпимости были не необходимостью, а привилегией, за которую следовало бы платить. Если шлюха хотела найти клиента за пределами борделя, она (или он) имела на это полное право. С одним лишь исключением, не тащить неплатежеспособную шваль за собой хвостом. Это правило ещё никогда не подводило, позволяя всем обитателям существовать в относительной роскоши, пусть и купленной за сомнительные деньги.
Те шлюхи, что попадались на пути Ли, учтиво расступались в стороны и учтиво здоровались с хозяином. К счастью, больше никто не посмел обозвать его "хозяином" вслух, значит, воспитание через телесные наказания оказались максимально успешными. Пройдя через большой роскошный холл, уступающий только дворцам своим великолепием, он направляется в тихую зону, где и расположены покои отдыха.

"Улов" определенно точно не похож на клиента. Это Ли понимает сразу, внимательно пройдясь по невысокой фигуре юноши сверху вниз взглядом. Небогатая одежда, милое лицо с россыпью веснушек и... Ли морщит нос и хмурится, чувствуя за мягким запахом чайных листьев проявляющуюся вонь горелой плоти.
Чужое удивление он отбрасывает очень быстро, принимая его за уже столь привычное восхищение.
- Так это ты тот найдёныш?
Ли идёт к юноше босыми ногами по идеально чистому полу, скрывающему звук шагов. Подойдя ближе, делает очередную затяжку из трубки и медленно выдыхает.
- Вот мерзавка, притащила калечного сюда, вместо того, чтобы вести к лекарю... Выпорю, - ворчит он на выдохе, пряча колкие слова под мягким дымом. Та девчонка и вправду дура.
- Не знаю, какому магу ты не угодил, да и плевать мне, если честно. Но раз уж ты здесь, то придётся остаться здесь. С таким-то ожогом тебя не каждый лекарь примет, кроме дворцового. А на дворцового у тебя ни престижа, ни денег не хватит, я же прав?
Ли склоняется к обожженной руке и рассматривает её внимательно. Кто бы ни был тем, кто нанёс рану, он был очень зол. Магия поразила кожу, плоть и местами почти добралась до кости.
- Пока ты здесь, ты в безопасности. И... абсолютно для меня бесполезен. А мой дом терпимости не приемлет бесполезность, ибо она - враг процветанию, к которому мы стремимся.
Хозяин борделя отходит в сторону, чтобы вытряхнуть пепел из трубки в маленькую пепельницу. Затем закатывает длинные рукава халата. Он - не лекарь, но, кажется, способен на то же самое, что и они.
- Ты должен будешь отработать каждую минуту своего исцеления. Не думаю, что у тебя хватит денег для оплаты, потому советую принять моё милосердие. В противном случае, - Ли скрещивает руки на груди, становясь ещё более неприступным и высокомерным, чем обычно его видели, - отправишься обратно на улицы так, как есть.
Слова хозяина жестоки. Но милосердие - это тоже привилегия, которую могут позволить себе не все. Либо очень глупые, либо очень сильные. Ли не считал себя ни первым, ни вторым.

Отредактировано Hwang Jin Soo (2024-01-07 10:51:20)

Ни у кого не было во взгляде столько смирения, сколько у этого покалеченного юнца. Даже шлюхи, что новенькие, что старожилы, никогда не были настолько смиренными. Была вынужденная покорность, подавленная гордость, желание выгоды или нежелание бедности, но смирение... Никогда. Но тем не менее, юноша говорит ровно, открыто и без заискивания, будто лучше многих понимает весьма незавидное своё положение. И не пытается торговаться за свою жизнь, столь же ничтожную, как и у каждого третьего жителя этого города. И лишь едва уловимое, секундное страдальческое выражение на лице от боли выдает его истинную силу и внутренний стержень. Взгляд Ли едва смягчается, ведь мальчишка не сделал ничего такого, за что его следовало бы так оголтело ругать. Всего лишь заступился за такую же глупую и наивную девчонку, попытался защитить от острых зубов негостеприимного мира. Глупо. Но храбро.

Впрочем, у Ли не было бы столько двинутых фанатов, если бы он не проявлял себя иногда с более милой и мирной стороны. Потому он лишь молча и с достоинством кивает, давая согласие выслушать и посмотреть, на что же способен этот подстреленный магией птенчик. Название появившемуся на свет из потрепанной котомки инструменту хозяин борделя бы взять не смог. Он вообще не был уверен, что когда-либо видел подобный инструмент... или слышал его. Несмотря на некоторую грубость форм, было видно, что на нём часто играли. И небезуспешно. Стыдно признавать такое вслух вечно собранному и невозмутимому Ли, но от первых нот его всего пробрало до мурашек. Сложно поверить, что это струны выдают такой чистый, обернутый в подобие теплого дыхания звук, больше похожий на чьё-то пение. Ли не сразу понимает, что почти перестаёт моргать и начинает хмуриться от того, насколько мелодия натягивает что-то неосязаемое внутри. Впивается в чёрствую душу дюжиной маленьких крючков и пытается вытянуть её наружу. Хозяин лишь передергивает плечами нервно и запахивает халат на груди посильнее, впервые за годы чувствуя себя потерянным и заторможенным. Это странный звук. Это красивый звук. Этот звук почему-то напоминает ему... что-то?

Неожиданно магический звук растворяется в воздухе, оставляя после себя давящую на уши тишину и ощущение полной обнаженности, будто всю кожу содрали, оставив только чувствительные нервы. Ли не сразу понимает, что сжимает побелевшими и дрожащими пальцами ткань халата с такой силой, будто пытается удержаться на ней над невидимой пропастью. Но первый же размеренный вдох-выдох приводит его в чувство. Впервые он проявил такую слабину... Но.. почему юнец перестал играть? Хозяин борделя поднимает взгляд вовремя, чтобы заметить, как инструмент падает вниз, а следом за ним - склоняться, сложившись от боли пополам, и сам неожиданный музыкант. Прежде, чем подумать, Ли резко дёргает вперед и протягивает руку, успевая прихватить охотника под здоровую руку и не дать ему всем весом рухнуть на пол.
- Вот же... безумный мальчишка, - почти шипит Ли, понимая, что в этот раз волей или неволей перегнул палку со своей строгостью. Но зато теперь было ясно, что намерения калечного были искренни.
Осторожно уложив юношу на подушки, хозяин борделя распрямляется. Ему придётся переодеться.
- Эй, есть там кто-нибудь? Принесите золотую тушь с кистью. И не уроните, одна капля стоит больше, чем ваши драные шкуры, вместе взятые!

Всматриваясь в почти безмятежное лицо бессознательного юнца, Ли понимает, насколько же он потрепан жизнью. Несмотря на свежесть и упругость кожи, под глазами залегли тёмные круги, казавшиеся на фоне накатившей бледности почти болезненными. Короткий осмотр рук - и поврежденной, и здоровой, - лишь подтвердил догадки старшего братца Ли о том, что жизнь неожиданного гостя не баловала. Шрамы, ссадины, синяки, мозоли на пальцах и ладонях от физического труда, огрубевшая кожа на плечах от подчас тяжелой котомки. Но пальцы были и вправду музыкальными, тонкими, длинными и гибкими. Если бы он не был охотником и пришел в дом терпимости на правах работника, пользовался бы успехом. За такое опасное текучее сочетание мужского и женского многие лорды и леди готовы были платить большие деньги.
- Братец Ли, принести ещё агатовых благовоний? - спрашивает одна из подлиз-шлюх, заискивающе пригибая голову и готовая чуть ли не в рот красивому хозяину заглядывать, лишь бы похвалили.
Ли отводит взгляд от лежащего охотника на стойку для благовоний, выпускающих в воздух тонкие струйки дыма, а потом продолжает помешивать в крохотной плошке золотую тушь, загадочно мерцающую на скудном свету.
- Нет. Пошла вон.
Дождавшись, пока шлюха свалит, как ей и было велено, хозяин медленно выдыхает. Иногда они все его раздражали. Все до единого. Ради собственного выживания настолько привыкшие заискивать и напрашиваться на похвалу или подарки, что хотелось наступить на них и раздавить, как жуков.

Кисть мягко, щекочуще скользит по обугленной коже, рисуя символы. Прекрасный царственный блеск золота на угольно-черном полотне. Изящество, грация, сила. Ли... до сих пор не мог вспомнить, откуда он помнил эти символы, но был полностью уверен, что они обозначали что-то связанное с течением магии, потоком жизни в теле. Быть может, он видел их на страницах каких-то трактатов? На столбах дорожных святилищ? Это так... странно, даже инородно, ведь самих путешествий он не помнил. пальцы двигаются сами по себе, будто тысячи, десятки тысяч раз рисовали целебные и защитные символы. Золото сложенными лентами скользит по руке снизу вверх, покрывая пальцы, ладонь, успокаивающе обнимает запястье изгибами. Работа кропотливая и неторопливая, не терпящая спешки. Да и не похоже, чтобы юноша вообще чувствовал прикосновения кисти.

Вся крохотная плошечка безумно дорогой туши ушла без остатка, превратив отравленную злой магией руку в настоящее произведение каллиграфического искусства. Пожалуй, самое неприятно в этом было то, что повторить эту процедуру придётся ещё не раз и не два, а намного больше. Ли отставляет плошку с кистью в сторону и лениво потягивается, разимая немного затекшую шею пальцами. Когда охотник проснётся, надо будет у него узнать, какому же магу в немилость он впал, чтобы потом и с это важной персоны стребовать компенсацию. Для начала - в форме вежливого письма. Если не внемлет - то уже силой.

А пока Ли позволяет себе снова закурить набитую свежими листьями чая трубку, смешивая в воздухе тёплый землистый дым от трубки и каменно-пряный - от целебных благовоний. Даже глаза прикрывает, уплывая в те самые волшебные звуки музыки из собственной памяти. Это было слишком необычно. Чересчур волшебно. Задело крайне глубоко, минуя кожу и мышцы, ударило куда-то в душу и почти вытащило её наружу. Если это какая-то магия... то она невероятно сильна.
- Не дёргайся сильно, а то целебные символы размажешь, - строго одёргивает зашевелившегося юношу, не открывая глаз. - Смажешь, будешь мучаться болью и дальше ещё четыре дня. Я и так на тебя уже потратился изрядно.