[indent] Пираты в свой золотой век были неглупыми ребятами. Они носили в ухе золотую сережку (когда могли на неё накопить) и шли на абордаж в чистых рубашках, ещё и свежеотглаженных. Нет, они не были франтами, просто разумными ребятами (наличие инстинкта самосохранения этому очень способствует), и даже если не знали слов таких как «бактериальная инфекция», могли установить взаимосвязь между загноившейся раной и куском грязной ткани, которую влетевшая в тело свинцовая пуля буквально вбила в неё.
Пусть не с первого раза – читай окочурившегося от сепсиса члена команады, но могли.
Янко часто думает о превратностях полевой медицины, наглаживая свои рубашки тяжелым неповоротливым утюгом. И о том, что хорошо бы было, если бы травмированную ногу не свело судорогой – такое с приходом холодов будет случаться всё чаще. О загруженных в вагоны раненных солдатах, о несвежей соломе, служившей им постелью – смертельно опасной постели, если откровенно говорить. И том, как, оказывается, быстро привыкаешь к хорошим вещам, когда у тебя они есть.
Сорочки, сшитые по мерке.
Пусть один, но действительно хороший осенний костюм.
Трость из граба, всегда теплая под уставшими пальцами, опираясь на которую можно вполне себе доковылять от антикварной лавки до снятой в доходном доме комнаты.
Тонкостенная фарфоровая чашка, из которой пьешь утренний кофе, сваренный на спиртовке у окна с видом на канал. Аппетита на что-то больше уже несколько дней нет и признаки эти Янко знакомы, не раз видены. Это даже не грустно. Только повод погреть мерзнущие пальцы – не холод это, а проблемы с мелкими сосудами. Дипломированным врачом цыган без образования так и не стал, но вот чутье… То странное чутье, которое было с ним с самого детства, говорило: время – всё, времени больше не осталось.
Остальные подтверждения пришли уже позже. Холод, от которого он не мог избавиться даже в жаркий летний полдень. Слабость, постепенно съедающая всё больше сил.
Последним – для совсем уж непонятливых, был кровавый кашель, когда осколки снова двинулись, превращая мышцы и органы на своем пути в кровавый фарш.
А серьгу, кстати сказать, не только пираты, но и многие моряки, носили не ради красоты. Её стоимость должна была окупить покупку гроба и услуги могильщика, когда ты умирал на чужбине. И вот в этом конкретном случае у Янко нет абсолютно никаких сомнений, почему дурацая мысль, будто ему самое время проколоть ухо и вдеть в него серьгу стучится в висок.
Его время, и так щедро отпущенное для ходячего мертвеца, подходит к концу.

[indent] То, что Утрёхт будет последним, Янко Маер понял ещё до того, как поезд остановился на вокзале.
Было дело ранней весной, Нидерланды в целом, да и город в частности утопали в цветах. Цвели даже каналы – водными лилиями и терпкой ряской. В Утрёхте было что-то от гавани, в которой можно найти приют после долгой дороги. 
Янко хватило времени найти работу в антикварной лавке, распробовать бутерброды с сельдью и даже слегка подучить голландский. Германская группа, чёрт бы её подрал… Янко казалось, что слышать немецкую речь, не собираясь внутренне, будто перед приближающейся атакой, он не сможет никогда.
Возможно, будь у него больше времени, и научился бы.
Говорят же, что время лечит?
Только этого времени не хватает чаще всего.
И остается только делать то, что должен.
- Vrouw Герхардт, вы не подскажете достойное похоронное бюро в городе? – Самому цыгану вопрос грубым не кажется, но взгляд хозяйки становится странным. Таким глубоким, что разобрать эмоции сходу не получалось и Янко решил уточнить. - Мне бы по личному вопросу проконсультироваться.