▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬ ♠ ИСТОРИЯ ПЕРСОНАЖА ♦ ▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬

[indent]отец грегори — Григорий, поправляет он каждый раз — стоит перед разбитыми витражами, и надломленный свет цветными огнями отражается на его руках. из него вышел чудесный пастырь, так говорит ему блэйд, запрокинув голову, он пинает осколки мысом новых ботинок. ботинки, конечно, безнадежно испорчены — длинная царапина тянется по коже, точно такая же очертила руку фролова алой полосой от локтя до ладони. да, он хороший пастырь. внимательный, тихий, с тонкой улыбкой на усталом лице. прихожане любят его, тянутся, шепчут свои секреты, стыдливо пряча глаза во тьме кельи. он говорит им правильные вещи, утешает их загнанные души, стирает тыльной стороной ладони соленые слезы. в этом маленьком городке на окраине нового света тишина следует по пятам за пастырем, покой хранится в пламени догорающих свечей, уединение граничит с отречением. Григорий нес службу здесь уже одиннадцатый год, и был лучшим пастырем за всю скромную историю этого места.

он мог бы навсегда остаться при церкви.
если бы только верил в бога.

[indent]

[indent]раньше Григорий, конечно, верил.

отец его, князь Белых, набожным человеком не был, но осенял себя крестом и сына велел назвать по календарю, как завещал старый порядок. будучи человеком политики, окрыленным своим детским товарищем, что через пару лет займет русский престол, Фрол обзавелся семьей скорее из правила, чем из нужды. родители его к дню их венчания с Натальей уже оба отдали душу, и, имей Белых на то желание, свадьбы могло и не случиться. но вопрос хотелось закрыть, чтобы не мешал думать о походах, реформах и великом будущем, которое грозилось вот-вот наступить. так прохладным июньским утром на свет появился Григорий, забрав здоровье, а в дальнейшем, как любили говаривать нянечки, и жизнь своей юной матери.

мать Григория, румяная и веселая девица, дочь думного дворянина, обладала гибким умом и быстро поняла свою новую роль, а так же место при муже. Фрол не любил ее, но она любила его как могла, как полагалось и если и была недовольна своим частым одиночеством, то виду никогда не казала. в сердце Белых была лишь Россия, ею он жил и дышал. и даже Григорий, унаследовавший черты Белых, никогда не мог надеяться на кроху того чувство, которое отец отдавал отчизне. после родов Наталья стала слаба, красные щеки побледнели и впали, задорный голосок сменился едва различимым, властным шепотом. она страдала от головных болей и почти не покидала комнату. Фрол не покидал двора, и Гриша рос среди нянек, едва различая родителей среди чужих лиц.

когда сыну миновал восьмой год, Наталья почила. вспоминая ( пытаясь ) ту пору, Григорий ощущает лишь равнодушие, такое же, как и в тот день, когда в дом приехал отец, устало потер глаза и объявил о том, что его матери больше нет. детский мозг понимал, знал, что должен что-то изобразить, опечалиться или хотя бы расстроиться, но чужая женщина, изредка мелькавшая тенью в гостиной, не пробуждала в мальчишке ни-че-го. Фрол внимательно смотрел в лицо сыну, и хотя его черты давно стерлись из памяти, пронзительность глаз до сих пор всплывает, вселяя тоску и тихий страх. отчего-то отец посчитал равнодушие Гриши хорошим знаком, стойкостью духа и, то ли от проснувшейся совести, то ли от осознания необходимости воспитать наследника, с того дня забрал сына к себе.

[indent]Москва была шумной, дышала и суетилась. впервые Гриша так много слышал голос отца, впитывая его восхищение царем, мысли о будущем, победах и величии. отцовские друзья дышали с ним одной верой, а их дети, с которыми сдружился Белых, были отражением своих родителей. дух перемен витал в воздухе, заражал и проникал в каждую клеточку юного тела. Григорий не отличался от других: училище, ухаживание за девицами, стихи и томные письма, нагоняй от учителей, визиты домой, где в курительной жадно слушаешь важных людей, мечтаешь о будущем с окрылением, и вот-вот ждешь чего-то великого. 

годы шли, Россия менялась. поражения быстро сменялись победами, дурманя голову, но взрослая жизнь, к которой в юности так стремился Григорий, оказалась на редкость тоскливой. детство, от которого неумолимо хотелось избавиться, закончилось, и больше нельзя было ворваться к дамам, облачившись в шкуру медведя, декларировать немецких поэтов, перебрав в кабаке, и оправдываться перед отцом за драку с юнцом, что бросил взгляд на девушку, с которой вы больше и не повстречаетесь. слишком вольный характер сына был головной болью Фрола, занятого днями при дворе на службе, и после очередной попойки, ставшей долгой сплетней для дворян, было решено как можно скорее женить Григория.

супруга его... была. и этого было достаточно. одна из дочерей старого военного, хороша собой и немногословна. Фрол верил, что остепенившись, сын возьмется за голову, и его план сработал. страшась равнодушия первых лет жизни с матерью, Гриша стал противоположностью отца, и хотя супруга не вызывала в нем тех страстных нот, что побуждали дамы молодости, он никогда не оставлял ее надолго одну, был уважителен и благосклонен.

вместе с Ольгой в его жизни появился и Бог

[indent] к двадцати четырем годам Григорий не смог отличиться ни в полку, ни при дворе. все, кого он встречал, жали руку, жеманно улыбались и как один твердили: «ах, Фролов, помню-помню, ваш отец достойный сын нашего государства», — когда стихла слава молодого кутилы, он остался сыном Фрола и никем более. Григорий Фролов.

он не находил себя ни в чем. и ни в чем не был достаточно плох. средняя жизнь для среднего человека. после второго мертворожденного ребенка, Ольга почти все время проводила в церкви, и однажды муж явился вместе с ней. быть может, если достаточно усердно молиться, он отыщет то, что потерял где-то в глубинах юности. тот огонь, что вел его по ночной слободе, пламень души, который горел в его глазах, когда он впервые оказался во дворце. свет великого будущего, что все грозилось прийти, но никак не наступало.

о чем бы не молился Григорий, а спустя десять месяцев на свет появился Миколо, светловолосый и голубоглазый, совсем не похожий на отца, но один в один напоминавший свою мать. чудесное дитя, ставшее ответом. не смотря на страхи, мальчишка рос здоровым и бойким, ничем не уступал сверстникам. глядя на него Григорий возвращался в молодость, единственную колыбель своего покоя, и даже не заметил, как мальчишка стал походить на него больше, чем того хотелось. он говорил теме же словами, мечтал о тех же вещах. еще один Фролов.

[indent]в тот год ее именем была Луиза. но позднее ее крестили Екатериной, и ею Фролов навсегда ее и запомнил. хотя имен у нее хватало, каждое звучало на свой лад, из разных глоток вырывались разные слоги, лились песней и умирали на ее коже. она была Марией, Доротеей, Луизой, Екатериной, Магдаленой, Эстелой... была всеми, но и никем конкретным. в ней было пламя и вечный штиль, которыми она покоряла и подчиняла. в салоне она приковывала внимание, к ней тянулись и сгорали дотла. мотыльки с обожжёнными крылышками — вот кто были все эти люди, ластившиеся к ней в тот вечер. Фролов не знал, почему она выбрала его: этого было не дано никому понять, как она, оглядев толпу, безошибочно выбирала дитя. Федор сказал, что она поет, как ангел, но он ошибся. то был глас Дьявола. и он затмевал молитву, в нем тонула всякая вера. многим позже, когда Екатерина целовала серебряный крест, Григорий уже знал, что она любимица Бога.

[indent]
« Сыграем? » — предложила она.
[indent]    [indent] [indent]и он принял правила игры.

она пленила его раньше, чем он понял, что попался. казалось, лишь она одна способна его понять — увидеть то, что скрыто под блеском отцовского имени. она прятала свою улыбку за веером, а он, разгоряченный выпивкой и зимним морозом, говорил и говорил, как в те бурные дни своей молодости, когда все казалось достижимым и простым. за один вечер он полностью стал ее, стал одним из тех, кто так жаждет встречи, ищет ее общества. а она, лукаво пряча глаза, подводила его к одной лишь мысли. если бы только у него было больше времени.

как несправедливо, что век человечий так короток — разве можно что-то успеть, когда первую часть жизни ты неразумное дитя, а последнюю болезненный старик? о каких подвигах, реформах и великих открытиях можно мечтать в этот ускользающий миг? но что, если Бог милостив, если среди своей паствы он выбрал тех, кто сможет преодолеть недуг смерти. сколько же откроется тогда возможностей — вечность, чтобы осуществить все свои задумки.

тогда еще Григорий не осознавал насколько же это долго — вечность.

двадцать второго октября по юлианскому календарю одна тысяча семьсот двадцать первого года Россия была провозглашена империей. казалось, что наступило будущее. «вот оно, что-то великое», — подумал в тот день Григорий. а затем скончался на руках Екатерины.

[indent]
1722 - ...

[indent]первые месяцы новой жизни оказались абстрактны. было слишком поздно осознавать, что говоря о Боге, его покровительница подразумевала Дьявола. ведь Екатерина никогда не говорила о плате, которую будут платить другие. Фролов думал, что видел достаточно на фронте, что знает кто такие истинные чудища, но стоит теперь поднять взгляд — и сквозь разбитое отражение на него глядит монстр, с которым несравним ни один вражеский солдат. он боялся себя. а затем полюбил.

с ней было невозможно иначе. она заставляла верить, чувствовать эту любовь, праведность, искренность. каждый раз, когда Григория одолевали сомнения, Екатерина держала его руку и мысли отступали. он знал, что лжет сам себе, но сделать с этим ничего не мог. теперь он не принадлежал ни Богу, ни Дьяволу, а только лишь ей одной. и бежать было некуда.

и все же он пытался. в редкие моменты прозрения, когда она была достаточно далеко, Григорий впадал в ужас от осознания того чем он стал, кем были все они в этой «семье», частью которой он оказался. время тянулось нестерпимо медленно, желанная вечность больно колола под сердцем: сколько не смотри, а он такой же, как им и был, в тот самый день. вечно молод, вечно полон сил. вечно голоден.

он никогда не боялся крови, но теперь стал. вытирая рукавом губы, он чувствовал тошноту и отвратное удовольствие сытости. Екатерина улыбалась ему со своего пьедестала, но годы шли, и ее воля над Григорием меркла. слабела. так казалось ему самому. и он стал непокорен, он смотрел ей в глаза и вопрошал: «что же Вы делаете? лишь Богу дано решать кому жить, а кому умирать, не может человек ставить себя с Ним рядом!» а она все смеялась: «так вы, милый Грегори, и не человек боле». его маленький бунт умилял ее, как умиляет мать первые шаги ее дитя. и все же она не была доброй матерью, не была святой и никогда таковой не хотела казаться. и после того, как Григорий перешел черту, явилось его наказание.

[indent]он целовал ей руки. стоял на коленях, и слезы лились на ее бледную кожу. он шептал: «Катенька! прошу Вас, молю, отпустите ее. я Ваш слуга, раб, навеки не смею поднять головы, она ведь совсем дитя... ей же так страшно!» страх дитя был его собственным страхом. и сила, которой Екатерина укрощала его, которой связывала с собой, этот страх держала на цепи. его тело больше не принадлежало ему самому. лишь тогда он понял, что и понятия не имел о том с чем в действительности столкнулся, чем это может быть. одного ее слова, желания было достаточно, чтобы его тело подчинилось. с этой властью ей не нужно было ничего придумывать, но все же ей хотелось, чтобы Григорий понял — осознал — смирился с собой. с тем, кем стал. бог? да разве в его власти их тела? нет. они принадлежат лишь матери. и как всякий родитель она наставит свое заплутавшее дитя.

кровь Фролова узором растекалась на губах и языке Елены. страх терялся в любви, ненависть сменялась восхищением. дитя смеялось. дитя тянуло к нему свои тонкие пальчики. Елена росла во мраке дома, где нет ни одной живой души, как ягненок среди волков. с годами это пребывание стало похоже на небытие: мир плыл перед ее глазами, смех менялся слезами и снова улыбкой. она танцевала в пустых залах, пела средь могил, рисовала тех, кого не  существовало. ее мир сузился на одном или Григории, а тот просил у нее прощения, зная, что не достоин его. она хотела остаться с ним в этом мертвом царстве, и в один из дождливых дней, когда даже свечи потухли от сырости — Елена Белых умерла.

она стала первой, кого Фролов обратил. вечной слабостью. вечным напоминанием о том, что он не смог спасти.
бог не может даровать жизнь. он же теперь мог.

теперь они делили эту вечность на двоих. долгие годы, где время застыло. Екатерина не любила общество людей, изредка выбираясь в свет лишь для того, чтобы привести в семью новое дитя. Григорий больше не пытался помешать ей, не спорил, не искал причин для ухода. у него были лишь стены дома и общество других, таких же неживых существ. и, конечно же, Елена. преданное, помешенное на нем дитя. ею было уже не излечить — и он по-отцовски проводил пальцами по ее волосам, целовал в макушку. а она напевала колыбель, вырезая на чьем-то теле стихи французских классиков. в отличии от Фролова, она так и не познала цену жизни.

[indent]иногда они переезжали, менялись пейзажи за окном, менялась мебель, менялся говор. они все еще оставались в России, но в спальне Григория окна были заколочены, и даже в пасмурные дни он не выходил во двор. лишь единожды Григорий покинул дом, но лишь за тем, чтобы застать тело сына, болтающееся на петле их имения. смысла сражаться больше не было. во всяком случае, так казалось.

однажды он глянул на Елену и, будто бы очнувшись, спросил сколько прошло времени.
она пожала плечами: «восемьдесят три года, папенька».

получается, ему уже перевалило за сотню. раньше эта цифра пугала, навивала тоску и образ каменных изваяний. теперь осталось лишь равнодушие. расправив плечи, Фролов шагнул в кабинет и, взглянув на Екатерину, вдруг осознал, что у него внутри не осталось ничего. он целовал ей руку, слушал ее речи, и ничего в нем не дрогнуло. она сказала ему встать и он встал, сказала уйти, а он остался.

когда-то она рассказывала ему, такому молодому и пылкому, такому живому, о силах, что приходят с вечностью.
знала ли она, что его сила станет ее погибелью?

в июле 1835 года Фролов убил Екатерину

[indent]
[indent]очнувшись вдали от города, Григорий осознал, что мир вокруг него — хищник, готовый вот-вот вонзить свои клыки в его плоть. он не знал о нем ничего, какой год, город, правитель? если бы не Лена, крепко держащая его руку, едва ли ему удалось бы справиться в то время. теперь он сам напоминал дитя, впервые увидевшее мир за стенами своей спальни.

время, до того замершее где-то внутри пустоты, побежало вперед, обогнало, ускользнуло. Григорий пытался ухватиться за него, но ловить звезды в ладони — это ли не глупость? и все же он упорно тянулся вперед. не принявший жизни, отринувший смерть. что ему оставалось?

за ними гнались. дети Екатерины, те из них, что не сбежали, не погибли подле нее, лишенные своего родителя, они испытывали голод мести. но у Фролова не было права сдаться, рухнуть и принять свой конец: чем дольше Лена не пила его крови, тем дурнее ей становилось. ее любовь перерождалась в ненависть, ее пальцы сжимались на его шее, а затем хрупкое тело падало наземь, захлебываясь в слезах. она не могла оставаться с ним, и это становилось все яснее день ото дня. в конце концов, им все же пришлось расстаться.

Россия стала чужой. ее величие пугало, давило неподъемным грузом. лишённый дома и права на прошлое, уже давно истлевшее в рукописях историков, Григорий ощутил одиночество, которого прежде не мог и представить. все, что ему оставалось — бежать, оставляя воспоминания, города и страны. лишь для того, чтобы в конце концов осознать, что все это напрасно.

▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬ ♣ ДЕТАЛИ ♥ ▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬

— способности и навыки:

обладает всеми способностями, которые свойственны вампирам. его вайоми развился с годами самостоятельно, однако длительное время после Фролов занимался его изучением и прощупывал рамки возможного.

вайоми — нейтрализатор. Григорий не восприимчив к вайоми других вампиров, а так же его кровь обладает способностью временного нейтрализатора, блокируя вампиру, который его выпил, возможность пользоваться силой, но одновременно с этим вайоми, которые на него действовали, так же будут нейтрализованы. время блокировки зависит от возраста вампира и того насколько сильно развит его вайоми. если вампир молод или плохо контролирует свою силу, то эффект может сохраняться до трех часов, сильные и древние же существа могут сокращать это время до нескольких минут.

— артефакты:

• святой крест — со стороны вам может показаться, что это серебро, но на деле это белое золото, усиляет природное обаяние, данное вампирам, так что даже нелегко внушаемые люди с легкостью доверяются Григорию. обратной стороной является то, что повышенная симпатия не поддается контролю и зачастую превращается в навязчивое преследование. обычно именно способность данного артефакта Фролов выдает за свой вайоми.

• деревянные четки — обладают успокаивающим эффектом. при переборе четок вырабатываются магические вибрации, которые ослабляют негативные эмоции того на ком они одеты.

• карманное зеркальце — зачарованное старое зеркальце в котором не отражаются вампиры.

— доп. информация:

Отредактировано гришаня (2023-11-11 13:39:26)