Народ восстал, оковы сбросил он,
Но не сумел в свободе утвердиться.
Почуяв силу, властью ослеплён,
Забыл он всё — и жалость и закон.

Переливы музыки смешиваются со стуком дождя по оконному стеклу, с треском и шипением влажных бревен в камине. Они заставляют тени танцевать на стенах, вызывая ощущение, что матерчатые обои в зале плывут, что рисунки на ткани оживают, вытанцовывая свой безумный танец. Анне не нравится убранство их нового пристанища. Взращенной среди каменных стен и гобеленов, среди грязных каменных нор и древесных уютных лежбищ, ей трудно смириться с богатством и китчем, окружающим ее уже несколько столетий. И все же в их достатке есть и свои плюсы.

Разве, прозябая в нищете в ночлежке среди больных сифилисом и оспой, разве прячась в темных норах под землей, могла бы она позволить себе читать книги? Наслаждаться искусством? Слушать музыку… прекрасную музыку, которая сейчас наполняет комнату. Мелодию, которую исторгают нежные пальцы ее спутницы, что сидит за роялем, нарочито спиной к рыжей вампирше, которая, перебросив одну ногу через подлокотник кресла, пытается погрузиться в чтение.

Кто рос в тюрьме, во мраке подземелий,
Не может быть орлу уподоблен,
Чьи очи в небо с первых дней глядели, -
Вот отчего он бьет порою мимо цели.

Дебюсси. Лунный свет? Хорошая память, пожалуй, проклятье для долгой жизни. Француз. Уна раздражена. Она играет что-то из французского репертуара, когда ей необходимо успокоиться. Анна вздыхает, закрывая книгу, вкладывая палец между страницами наподобие закладки.

Джордж пишет очень хорошо. Она знакома с его творчеством не хуже, чем с самим поэтом. Его «мрачный эгоизм» (кажется, так охарактеризовали его натуру ироничные современники?) пришелся вампирше по душе. Быть может, если бы она не была столь критична к своему «дару посмертия», этот тревожный юноша, мог бы писать и по сей день. Однако, скорее всего, он бы предал свое тело сожжению, как ее создатель. Анна бросает взгляд на окно, по которому сползают тонкие струйки воды. Вечер располагает к меланхолии, и это удручает.

Музыкальные переливы сменяются чем-то грубым и резким. Кажется, это что-то из репертуара самой Ундины, и Анна не выдерживает. Томик Байрона безжалостно откладывается в сторону, вместе с тоской по далеким странствиям, которыми они пренебрегают уже с пару лет.

- Чем глубже рана, тем упорней след. Пускай из сердца кровь уже не льется, - Чайлд-Гарольд не отпускает, -  Рубец остался в нем на много лет.

Анна не умеет извиняться, она слишком хорошо это знает. Ей проще загладить вину делом. Проще процитировать тысячу авторов, знакомых ей лично и нет. Проще подарить что-либо, чем сказать: «Прости». Особенно, когда вины за собой она не чувствует.

Нет, она знает, что сделала больно Уне. Больно словами, не делом. Ведь она сама злилась и раздражалась, когда ее рыжая спутница обращала свой взор в сторону того льстивого кровососа, который привязался к ним в их странствиях. Бесилась от его взглядов на жизнь, которыми он пытался прельстить их обоих, переманить на свою сторону. Чем Альтманн хуже тех, кто вещал о свободе и равенстве, если подумать с такой стороны. И все же…

- Но тот, кто знал, за что с судьбою бьется, пусть бой проигран, духом не сдается, - ее тонкие руки мягко обнимают вампиршу за плечи, не мешая музыцированию, лишь обозначая свое присутствие. Анна опускает подбородок на плечо девушки, негромко шепча, - Страсть притаилась и безмолвно ждет.

Она не ждет прощения, но просит передышку от их ссор, которые в последнее время так часты. Пропасть. Анна чувствует пропасть, что ширится между ними, и отвратительно странно, что это не пугает, лишь вызывает чувство тяжелой грусти и вины.

- Люблю твою музыку, - легонько касается она губами уха, чувствуя напряжение, повисающее между ними, - Она всегда создает подходящее вечеру настроение… Дух красоты, что в бег миров ввела, и твердь земли, и неба свод высокий, и пояс Афродиты создала, которым даже Смерть побеждена была.

Она зарывается носом в рыжие волосы, вдыхая аромат кожи и духов, которыми Уна пользуется, кажется столетия, каким-то невообразимым образом отыскивая похожие ароматы среди сотен новых, которыми полнятся магазины Парижа. Кажется, их прибытие вслед за бегущими, как крысы с корабля русскими князьями, было для ее спутницы в радость не только потому, что они покинули пылающую пожаром революции Россию, но и потому что Европа вновь предоставила двум вампиршам то, чего им не хватало в павшей Империи.

- Какая ночь! Великая, святая. Божественная ночь! Ты не для сна! - ее губы касаются тонкой шеи Уны, обжигая прохладным шепотом рифмы, - Я пью блаженство грозового рая, я бурей пьян, которой ты полна.

О, этот голод. Он бурлит внутри уже который день. Намеренное воздержание, как плата за грубость, которую она позволила в отношении Ундины. Аскетизм, подобный тому, что творил с собой ее Мастер. Яблоко от яблоньки, похоже? Кровь того, кто обратил ее, она навечно останется в ее венах, передавая проклятье и ее «детям». И Анне остается лишь надеяться, что Джо будет не столь подвержен меланхолии. Что он найдет, если еще не нашел свое счастье.

Ее ладони перемещаются с плеч чуть ниже, обнимая Уну за талию, сжимая крепче, чем стоило бы.

«Дети».  Они никогда не стали бы тем клеем, что способен скрепить разбитое. Однако они держат их, подобно швам, и лишь от них самих зависит, откроется ли рана при грубом, неверном движении, или нет.

«Дети».

Уединение - прекрасно. Как и мысль, что они, наконец, остались вдвоем. И Анна длила и длила бы этот момент вечность, безмолвно прося прощения за все свои прегрешения, какими бы надуманными они ни были. Однако есть один маленький нюанс. Когда ребенок ведет себя слишком тихо - жди беды.

- Куда запропал Вэл? -  мысль, озвученная невовремя, она разрушает хрупкую атмосферу, вбиваясь колом между ними, занозой застревает в мозгу, заставляя Анну выпрямиться, оглядывая темный дверной проем, вглядываясь в коридор, на конце которого располагается комната их «приемного дитя».

Сын ее почившего друга. Последний из рода. В последнее время он слишком увлечен своими изысканиями.
- Он слишком тихий сегодня, плохой знак, - подкармливает свою мнительность Анна, делая шаг к дверям, - Если он опять экспериментирует со своим гримуаром…

Они так и не нашли подходящего учителя. В творящемся вокруг безумии искать педагога для мальца, стремящегося овладеть всем и сразу – чревато ненужным вниманием. Но и забирать «наследие» у парня Анна не может. Последнее воспоминание о его семье, последняя связь, которую он и так непростительно истончает, все сильнее и сильнее привязываясь к «приемным матерям». И все же… эти его эксперименты.

- Надеюсь, он не пошел искать очередного бездомного, чтобы вновь провернуть трюк с этой его… сумкой…

Магия его рода довольно опасна в неопытных руках. Анна не раз становилась свидетелем того, что происходит с молодыми колдунами, которые пытались испробовать то, что им еще не по силам.

- Вэл?

Ответа нет.

- Вэл!

Глупый мальчишка. Все ее истории о Мешочнике, монстре, которым стал молодой колдун, что провалился в сумку, подобную той, которую пытается сотворить юнец Мерридью. Все зазря. Они могли сработать еще год-два назад, но не теперь.

- Вэл!

Вот только Мешочник, как и Черная Аннис – совсем-совсем не сказка для глупых маленьких магов.

Подпись автора