стопка листов с бумажным шелестом опускается на стойку рядом с картонным стаканчиком крепкого эспрессо помноженного на три. хмурое утро, в котором сдохнуть проще, чем проснуться, но сдохнуть Нику никто не даст. не в отделении неотложки.
— это нужно до обеда заполнить и подп... — взлетевшие брови и ухмылка на губах Николаса заставляют Морин замолчать так внезапно, словно она налетела на неожиданно открывшуюся дверь,
— милая, ты видишь это? — пальцы цепляют ворот синей медицинской формы, — это форма врача неотложки. не рубашка, не галстук, а медицинская роба. если тебе нужны отчеты, обратись к кому-нибудь в костюме. — терпкость кофе мажет по губам, оседает горечью на языке, будоражит рецепторы. ему бы сейчас экстренный случай какой, красный (хотя бы) код, аварию, армагеддон. хоть что-то, что заставит этот кисель стать более жидким.
— доктор Рейган... но это отчет для совета директоров... — Морин милая. правда, милая. она мнется у стойки, с испугом в огромных голубых глазах глядит на светило хирургического отделения,
— вот видишь, ты хотя бы знаешь, что этот отчет нужен совету. я не знал даже этого. заполни,а я поставлю автографы. будь кисой. — улыбка отражается блеском в глазах. удивительно то, как Рейган нравится женщинам. они смотрят на него с возбужденным интересом, чуть глубже вдыхают, позволяя груди вздыматься под тесной рубашкой, говорят тише и мелодичнее. и удивленно хлопают глазами, узнав, что Николас Рейган — гей. не ищущий, не экспериментирующий. у него никогда не было женщин. ни единой. ни в четырнадцать, ни в тридцать. никогда не хотелось. никогда не вставал.
— но... так ведь...
— авария на шоссе, четыре машины, семь пострадавших... — суматоха начинается внезапно, словно залп охотничьего ружья в притихшем лесу. дернув маску на нос, Ник уже забывает о Морин, отчетах, совете директоров и утреннем кофе,
— промаркированы? — в руки попадают карты, наспех заполненные в поездке, голос у уха быстро тараторит,
— два красных, один черный, остальные незначительные повреждения.
— черный?
— Мелания Харгрейв, шестнадцать, часть арматуры конструкции моста пробила легкое, мы поддерживали жизнь до приезда сюда, но это...
— Зейн, Джейн, забираем! на главную, кислород, готовьте первую положительную! — пролетая с каталкой мимо застывшей Морин, Ник улыбается, бросая легкое и почти беззвучное, — пошла жара...
в общем гомоне голосов и писке приборов где-то у стойки медицинских сестер звучит привычное,
— внимание, в клинике объявлен черный код.

— следи за показателями. если альбумин опустится ниже, переливай литр. кровь в динамике каждый час... что это? — получив в руки планшет с документами, Ник непонимающе озирается, ловит взгляд Джейн,
— просто поставь закорючку. я разберусь. — бездумно черканув в листе, отдает планшет,
— я уезжаю, Харгрейв на тебе. она пока стабильна, но ты знаешь.
знает. конечно, знает. он вытащил с того света подростка, но этого может быть недостаточно. с другой стороны... есть еще один уже_почти_не_подросток, которого надо забрать на вокзале. и Ник обещал. даже не матери, скорее себе.
— есть, папочка. — Джейн улыбается, но дальше суматоха приемного покоя поглощает ее вновь и рыжая шевелюра растворяется в толпе. сегодня они все молодцы. счет 5:2.

сунув в рот сигарету, Ник трет шею ладонью, выруливая на парковку вокзала. тонкие корки чужой крови шершавым гребнем проскальзывают под пальцами, скатываются в труху, ссыпаются на черную футболку и остаются багряным градиентом под полукружиями ногтей. он сходил в душ наспех, не было уже времени наводить марафет. успел хотя бы причесаться, надеть свежие шмотки, сменив медицинскую робу джинсами и однотонной футболкой. смарт часы на запястье периодически вибрируют, выдавая сообщения из клиники, но через пару часов Ник выключит их, чтобы отдохнуть от работы. он всем сердцем любит неотложку, но если из нее не выбираться, выгореть можно за неделю.
припарковавшись у нужного выхода, Рейган открывает дверь и жадно вдыхает сладковатый сентябрьский воздух. сигаретный дым травит легкие, путает картинку перед глазами, но добавляет чего-то родного. терапевтичного. пока из динамиков неспешно звучат басы очередного клубного микса, пальцы отстукивают ритм по кожаному рулю внедорожника. "трахмобиль, Ник! это не машина, это блядский трахмобиль!" Джену так забавляло это слово, когда Ник четырьмя месяцами ранее купил себе новый мерседес. можно сказать, отпраздновал победу в суде Фэрмаунта. поощрил себя за...

ложь.
преступление.
убийство.

какой степени, Ник? первой?
или тебе все равно? настолько?

в этой жизни судьба не дала Николасу Рейгану всего нескольких вещей — мораль, совесть и признаки старения. с тем, чтобы отбрасывать ненужные мысли он справляется на отлично и совесть его не мучает. спит тихо в недрах разума, даже не думая показывать свою злую пасть. беглый взгляд в зеркало заднего вида — да, с признаками старения повезло. чертовски повезло. ему сорок два, а он все еще — секс-символ гей клубов. его все еще хотят молодые парни. на него все еще пускают слюни и прочие физиологические жидкости. и его все еще жаждут заполучить. красив, умен, состоятелен. у него есть все и... в этом то и проблема. у Ника есть все, что ему нужно. приятный бонус — новый любовник на ночь. но ему не нужны отношения, белые заборы, золотистые ретриверы, дети и минивэны. он живет в свое удовольствие, водит едва знакомых парней в современный пентхаус в престижном районе Нью-Йорка, по утрам садится за руль новенького внедорожника со значком мерседес. и ему не хочется менять все это на что-то с приставкой «семейный». будь то автомобиль, отпуск или доктор. он уехал из родного городка двадцать четыре года назад и вернулся туда лишь однажды. по глупости. конечно, тот мальчик уже остался в прошлом, став неинтересным после третьей ночи подряд. слишком пресно. они все такие разные, но заебывают одинаково. ночь, вторая, третья и вот начинается — а давай сходим в ресторан вместе, а давай я познакомлю тебя с другом, а поехали весной на Майорку, может я привезу сюда совою щетку? это даже не звоночки. это колокола, которые трубят о том, что очередного горе-любовника пора выставлять за дверь. без драм и сожалений. "мне с тобой больше не интересно, выход сам найдешь?" и все они, конечно же, обижаются. все ждут объяснений, утешений, надежды. я здесь не для того, чтобы оправдывать ваши блядские ожидания, собрал монатки и съебал из моего дома.

смарт часы протяжно жужжат на запястье, возвещая о том, что поезд прибыл на станцию. ну, хорошо, хоть не самолетом. ожидание высадки и багажа — это еще минимум час. да и лететь самолетом из Фэрмаунта? что за дикий абсурд. растерев окурок носком начищенного до блеска ботинка, Ник выходит из машины и закрывает дверь. беглое движение головой — откинуть назад волосы. и знать — чувствовать — верить, что он неотразим. не хороший хирург, а лучший. не отличный гей, а лучший. не... и далее по любому из списков. лучший. только так. поэтому не берется за то, в чем не понимает. может, и отношения в той же когорте? он ведь ни черта в них не смыслит, а стать вдруг не_лучшим совсем не хочется. больно кусает прямо за самолюбие. неприятно.

у выхода из здания вокзала непозволительно молодые парни о чем-то смеются, один бросает долгий взгляд на Рейгана и тот ему ухмыляется, словно бы приглашая в игру. ты ничего, сойдешь на разок. молчаливая сцена, где один подходит к другому, протягивает ладонь, ждет, пока ручка скользит чернилами по белой коже, оставляя на ней временную татуировку — номер телефона. и один взгляд глаза в глаза. кажется, на вечер у Рейгана есть планы, если этот мальчик все-таки позвонит.

а он позвонит.
они все звонят.

— Майлз. — вскинув подбородок, Ник коротко кивает выходящему парню. узнал его по фото в инстаграмме, но в жизни... черт, а он хорош. молодой, подтянутый и красивый. до преступного красивый. слишком... Ник, нет. Ник, фу. Ник, место. тебе геев мало в Нью-Йорке?! вы братья! ну да-да, братья. мораль, слабо шевельнувшись, вяло подтверждает аргументацию. незнакомый парень шустро ретируются, уступая место не менее незнакомому. блядская ирония. между этим геем, чьего имени Ник не знает, и собственным младшим братом он с уверенность скажет, что в равной степени (не) знает их обоих.
— привет. Ник. — он только кивает еще раз и следом двигает в сторону парковки. так не ведут себя братья. но так ведут себя те, у кого состоялась первая встреча. и даже не по их собственному желанию. иронично, мама, очень иронично. даже сейчас ты умудряешься влиять на мою жизнь, хотя я не видел тебя тридцать лет. на ходу достает сигареты, снова  прикуривает, кивает на блестящий черный внедорожник и идет к водительскому сидению. мальчик же справится сам с тем, чтобы закинуть багаж? когда дверцы захлопываются, отрезая пространство улицы от салона автомобиля, Ник опускает стекло, выпуская за окно сизую струю дыма. заводит двигатель, переключает рычаг, плавно выруливает с парковки, на ходу бросая,
— надо заехать куда-то пожрать. дома... — усмехается, припоминая, что дома есть пара самокруток с травкой, три бутылки рома и зияющие ничто. — дома еды не водится. как и меня, впрочем. — это на случай, если братцу нужно пространство и вот это вот все. дома Ник появляется ночью по графику сутки/трое, чтобы потрахаться. но с тем же успехом он может делать это в самих клубах или ближайших гостиницах. а поспать перед сменой он предпочитает в ординаторской, наплевав на все условные правила больницы.

— как там Фэрмаунт? не развалился к ебеням еще? — в усмешке слышится тихая злость. будто это сам город виноват во всем, что случилось с Ником. будто это Фэрмаунт травил его мать и отца, заставляя их выбирать не семью, а иглу и дно бутылки. но впечатления от Фэрмунта примерно такие и есть. маленький утлый городок, в котором совершенно нечего ловить. не удивительно, что младший решил свалить оттуда. удивительно скорее то, что свалить он решил только сейчас. ему ведь уже сколько? ну, лет двадцать, кажется... Николас не особо хорош в том, чтобы запоминать даты. тем более, такие. дата очередных родов его матери — не то, что хочется отметить красным днем в календаре и праздновать каждый год.
— не знаю о чем вы там договорились с Меган, — и так привычно называть мать по имени, не роняя это колкое и почти ругательное слово «мама», — но правила простые. можешь тусить у меня, сколько нужно, но — никого не водить; если я сплю, не будить; не готовить ничего рыбного и с арахисом; не разбрасывать вещи; не звонить мне на работу. — он чеканит импровизированные правила так, словно каждый день кому-то их декламирует, решив собрать под своей крышей стайку отщепенцев, — о, и никаких животных в моем доме. — шерсть, слюна, ответственность. первые два пункта пережить еще можно, но с третьим у Николаса серьезные проблемы. Майлз может опустошать его бар и таскать травку, но никаких, блядь, кошечек и собачек. у Ника нет на это ни времени, ни желания. и нормальный брат, конечно, начинает встречу с устава его дома, да? блядь... неловко вышло. словно пытаясь реабилитироваться, Ник усмехается, добавляет,
— какие планы на Нью-Йорк? — хотя логичнее было бы спросить у самого города, какие у него на планы на очередного приезжего мальчика, который в погоне за лучшей жизнью решил завалить сразу главного босса. за окнами машины шустро мелькают рекламные вывески, Нью-Йорк кипит жизнью и найти место, где можно спокойно пообедать — задача не из самых простых. Нику нужна вменяемая парковка, а в центре с этим откровенно плохо. хотя, если свернуть в мексиканский квартал...
— мексиканскую кухню любишь? — должно же быть у них хотя бы что-то общее, в конце концов.

Отредактировано Nikolas Reagan (2023-10-21 20:35:38)

парень кажется сообразительным и сговорчивым. преступно молодым и не менее красивым. ну, хотя бы не уголовно наказуемым — это уже радует. Ник, конечно, дает себе какие-то там обещания сдерживаться, не проебывать шансы от вселенной, которые время от времени прилетают оплеухой по красивому лицу. но этот шанс, кажется, будет последним. и все же...  хорошо, что Майлз совершеннолетний. это сильно упрощает жизнь Нику, который абсолютно не настроен отчитывать младшего брата за курение. просто забей, это его жизнь. даже будь ему шестнадцать, это все еще была бы его жизнь. но все мысли вылетают из головы в комканной спешке, когда Ник слушает половину разговора Майлза с матерью по телефону. это так...

странно
горько
обидно
обидно?
что?

Меган никогда (читай никогда) не была заботливой матерью. ладно, она, в целом, не была матерью. все те двенадцать лет, что Николас провел с этой женщиной, Меган занималась сыном не больше, чем придверным ковриков у порога гниющего дома. да, у Ника была еда. почти всегда. и почти всегда паршивая. была своя комната, куда, впрочем, был разрешен вход каждому.
каждому любовнику.
каждому алкашу.
каждому дилеру.
каждому.
все они были не особо то адекватными, многие хотели взглянуть что там у маленького Никки в штанишках, кто-то предлагал травку (привет, Ленни, я навсегда запомнил твои указания о том, как не объебаться при выборе травы!), кто-то наливал паленого рома. из всех было всего парочка адекватных, но они, ожидаемо, рядом с Меган не удержались. чтобы постоянно жить с наркоманкой, нужно самому быть наркоманом. из адекватных был Ленни, который просто любил долбить травку и представлял из себя типичного растамана. второй — Шивон, но тот вроде наоборот... он был нариком, каких Фэрмаунт не видел долгие годы. хотя и являл собой при этом довольно неплохого парня. Николаса он никогда не обижал, делился пиццей, рубился с пацаном в мортал комбат. а потом тихим летним вечером, пока по телеку шел очередной выпуск новостей, Шивон передознулся на заднем крыльце их дома. это была первая смерть, которую Николас видел так близко. не сказать, чтобы она напугала его, нет, скорее заинтересовала, как факт. но еще дала фундаментальную мысль. героин — зло. мать позже тоже сделала свой вклад, навсегда закрепив в голове Ника то, что бывших наркоманов не бывает. никогда. Меган периодически пыталась уйти в завязку, но каждый такой перфоманс заканчивался видом обдолбанной матери в гостиной с торчащим шприцем из вены. какое-то время Николас верил обещаниям. позже молча вытаскивал иглу из вены отрубившегося тела. еще чуть позже забил. как и все вокруг. как и отец. всем было похуй. Фэрмаунт славится этим своим качеством в местных горожанах.

и все же сейчас Меган явно душит младшего сна заботой. это странно и непривычно, словно розовое платье натянули на борца суммо. это несколько горько потому, что с Николасом мать себя так не вела никогда. и обидно, конечно. в той части мозга, где Ник хотел иметь нормальную семью и расти в любви и заботе. в текущих реалиях ему, конечно, насрать. давно уже насрать. слишком давно, чтобы это было вдруг важным.
— двадцать четыре года. — без запинки отвечает на вопрос, разорвавший порочный круг мыслей. он живет в Нью-Йорке со своих восемнадцати. ни разу не уезжал отсюда надолго, не грезил мыслью о переезде, искренне влюбился в шумный мегаполис с первого своего дня здесь и остался. его сердце отдано Нью-Йорку и эта любовь кажется взаимной. после Фэрмаунта, наверное, любой более менее крупный город показался бы сказкой, но Ник попал именно сюда. позже он повидал еще пару десятков городов в разных странах и в штатах, но все они были на отметке «хорошо», не дотянув до «идеально» несколько баллов. возможно, причина была в том, что первое впечатление уже было сформировано Нью-Йорком, который после Фэрмаунта, как нелюбящей и нелюбимой мачехи, явился вдруг в образе заботливого богатого дядюшки. вот тебе возможности, вот тебе артерия города, вот тебе карьерные перспективы, социум и все блага цивилизации. тут ты можешь быть геем, хирургом, мудаком, отличным соседом, кем-угодно. всем насрать и все одновременно в восторге. Нью-Йорк... затягивает. Николас может говорить, что его заебали вечные пробки, проблемы с парковкой, загазованность улиц и толпы на переходах, но... даже если ненавидишь Нью-Йорк — это совершенно не мешает его от всего сердца любить.
— в восемнадцать уехал из Фэрмаунта и остался здесь. не вижу смысла переезжать куда-то еще. — он пожимает плечами, добивая сигарету последней затяжкой. окурок находит свое последнее пристанище в подстаканнике-пепельнице, машина сворачивает на очередную улицу. кем надо работать? ну, хм... кем-то важным, наверное. хер знает, парень, у каждого свой путь. и вряд ли тебе нужен мой.
— ну, на тачку хватит и моей работы. на квартиру — уже не факт. — вновь пожимает плечами, добавляет ровным голосом, лишенным горделивой заносчивости, — хирург. после колумбийского. — и усмехается криво, — вообще говоря, был ведущим хирургом в частной больнице на Манхэттене. потом мне предложили повышение до главы хирургии и стул в совете директоров и я... — машина вновь сворачивает, Ник вскидывает брови, как бы выдавая «ну хер знает», — я уволился. и ушел в неотложку. так что теперь по локоть в крови и спасая жизни. хорошая работа, только идти туда не советую. — он мягко смеется, умалчивая о нагрузках, переработках, стрессах и сотнях внутренних расследований. быть врачом — удел не для каждого. быть хирургом — вообще тяжелая ноша. а работать в неотложке — это будто ты прожил восемь жизней, в каждой из них убивал детей, президентов, кошечек и беременных женщин пачками, и вот теперь пришло время платить по счетам твоей кармы.

на парковке у маленького мексиканского ресторанчика четыре машины. покосившаяся вывеска подмигивает одной из пяти лампочек, сомбреро на углу выглядит пожеванной тряпкой, но визуальные составляющие здесь Ника интересуют меньше всего. на пороге официант улыбается так, словно любит свою работу больше жизни — фальшиво и слишком открыто,
— добрый день! — за его спиной вдруг возникает довольно потрепанное жизнью лицо типичного мексиканца, а следом беглый говорок,
— нет-нет, Дуглас, отойди! это мои! — он спешно шагает от стойки, пыхтит и потеет под тяжестью лишнего веса, но радушно улыбается Нику, — Николас! черт побери, я так рад тебя видеть! — Ник улыбается, пожимает протянутую руку. в ответ на вопросительно вскинутые брови и кивок мексиканца, поясняет,
— это Майлз. — без уточнений, деталей и ненужных сантиментов. да-да, младший брат. и представляешь, е г о  мамаша любит! оказывается, эта сука способна любить. вау.
— добро пожаловать, Майлз! меня зовут Дондо! — вот у него радость на лице искренняя, честная. Дондо хочется верить. — пойдемте, я найду вам лучшее место. пойдемте-пойдемте... — он ведет их вглубь ресторанчика, Ник только усмехается, встретившись взглядом с братом. что-то на языке жестов про «ну он сам по себе такой». петляя узкими проходами между столов, рассматривая местный колорит, Ник почти налетает на спину Дондо, когда тот останавливается у дальнего столика в нише,
— вот тут будет идеально. — он пропускает их к диванчикам, тут же зовет официанта, выкрикивая ему , — Альва, сделай нашим гостям чай! по моему рецепту! — а следом оборачивается вновь к Нику и Майлзу, — что подать на обед? — и его улыбка кажется такой честной, хотя где-то в глубине глаз, под искорками радости, будто бы кроется что-то глубоко болезненное.
— говядина, сыр, томаты, острое, но без халапеньо. сообразишь что-нибудь? — Дондо кивает со своей улыбкой и этим смешит Ника. будто эта улыбка приклеилась намертво к лицу стареющего владельца ресторанчика. он оборачивается к Майлзу и уточняет заказ у того, чтобы после пообещать готовность в пятнадцать минут и убежать на кухню. Николас откидывается на спинку дивана, смотрит куда-то в зал, ровным голосом задумчиво роняя,
— хороший парень... два года назад на местном рынке случился взрыв газовой трубы. его жена погибла на месте, сам он получил незначительные ранения. а на мой стол попала Марисоль, его пятилетняя дочь. четыре часа у стола, переливание, две смены ассистентов, чтобы ни у кого не выскользнул зажим из уставших рук... мы думали, она до конца жизни останется инвалидом, прикованным к креслу. пытались сделать хотя бы что-то, спасти ноги, предотвратить сепсис... — Ник усмехается, фокусируя взгляд на лице брата, — а этим летом она заняла второе место на танцевальном конкурсе.

так легко читается сразу все о Рейгане.
он любит свою работу. говорит о ней с теплом, грустной ностальгией, интересом.
он любит быть лучшим и это легко читается в налете самодовольства на его улыбке.
он любит быть важным, что считывается в этой вальяжной позе человека, пришедшего в то место, где его готовы облизывать с головы до ног. залуженное, конечно, но все же.
и он ценит все, чего добился. даже вопрос про машину приятно погладил самолюбие потому, что Николас еще помнит, как ездил на ржавом велике, а теперь да, теперь у него новенький мерседес. он помнит, что денег не хватало даже на еду, когда он едва-едва переехал в Нью-Йорк, а сейчас он живет в центре в собственном пентхаусе и может улететь в любую страну просто потому, что вечером стало скучно. не планируя и не откладывая деньги. просто вызвать такси и в аэропорту взять билет на любой рейс, который будет вылетать в ближайшее время. Ник не умеет ценить людей, но отлично ценит весь тот комфорт, к которому пришел спустя долгие двадцать четыре года.

— а какую работу искать будешь? а то Дондо может тебя взять, ему всегда не хватает толковых людей. — Ник улыбается, отвлекается на подошедшего официанта, который ставит на столе чайник и чашки. молча кивает в немом выражении благодарности, отвлечено рассматривает интерьер, пока молодой человек разливает дымящийся чай в два сосуда. когда они вновь остаются вдвоем, Ник подхватывает свою чашку, тянет аромат носом, улыбается тепло и довольно, делает глоток,
— у Дондо какой-то рецепт с травами и ягодами... можно спросить, но... зачем. лучше, чем здесь, этот чай все равно никто не сделает. — Ник пожимает плечами, вновь делает глоток чая и добавляет, — а учиться на кого планируешь? — поддержание беседы. простой диалог. и все же... немного интереса. искреннего, честного. Ник ведь ни черта не знает про младшего брата и его интерес — это, наверное, нормально. просто слишком непривычно и странно. обычно его никто кроме себя самого не интересует.

осторожнее на поворотах, Никки. занесет и не заметишь.

графический дизайнер. мысленно Ник усмехается. мысленно же делает пометку, что кроме мексиканской еды и одной вагины их ничего больше не связывает. конечно, рано делать такой вывод, но... от него почему-то проще. будто бы так будет удобнее. будто если они окажутся слишком похожими, Ник ощутит что-то неприятное. может быть, обиду на мать за то, что из двух похожих полюбила лишь одного. или не обиду, а раздражение из-за того, что на столь похожего человека смотришь не то, чтобы как на младшего брата. обещания в голове крутятся обезумевшим волчком. не проебать.

не  п р о е б а т ь с я.

но интересно.
настолько, блядь, интересно, что скулы сводит от этой улыбки. смотришь на него и пытаешься посмотреть вглубь, сквозь кожу и кости. пытливая натура хирурга хочет знать все обо всем, сковырнуть, заглянуть в бездну, потрогать сердце. он знает, что внутри у Майлза все то же, что у других. не существует никаких бабочек в животе, огромных миров под диафрагмой, космоса и прочей романтизированной хуйни. внутри у человека кишки, мясо, кости и пара литров крови. и все равно интересно. он молод. юн даже. так очаровательно и совершено непозволительно юн. не испорчен этим городом, не доломан этим миром. он смотрит иначе, говорит иначе, у него свой путь и свои интересы. его глаза горят по-другому и Ник, будь он хоть трижды хирургом, в этот момент готов уверовать в уникальность снежинки. в то, что все люди так или иначе отличаются. и в то, что кто-то, согласно этой хромоногой теории, может быть совершенно уникальным. ни на кого не похожим. до рези в глазах настоящим. вокруг Ника всегда хватает людей и наверняка дело в том, что привычное его окружение преследует иные цели и имеет иные ценности. на работе все про выжить, в клубах все про потрахаться. не надо усложнять, не надо искать второе дно. мир — не сцена фокусника и никакие белые пушистые кролики не выскакивают из шляп. там только моль и пыль, пахнущая нафталином. Ник не может делать вывод об уникальности кого-то, кто просто не вхож в его мир, но делает. ошибка выжившего, если так посудить. переменные другие, но схема одинаковая. и Майлз кажется на минуточку чем-то совсем неземным, кем-то совсем не отсюда. а следом ощущение тает, тонет в глотке чая, разбивается о вибрацию чужого смартфона.

и это все тоже, конечно, не важно.

Николас никогда не хотел быть художником. или писателем. фотографом, музыкантом, скульптором. все творческие профессии его тяготили своей необязательностью критериев. отсутствием понятных скриптов решения и железобетонных опор. ведь любой графический или музыкальный стиль можно нарушить, изобретя собственный. и сказать, что ты — творец! в медицине так не выходит. ты не можешь превратить венозную кровь в артериальную и заставить сердце перерабатывать пищу. есть правила. четкие рамки с острыми гранями. творчество лишь там, где на твоем столе лежит распластанное тело, разрезанное и показывающее всем присутствующим неприглядное месиво под слоями кожи и мышечной ткани. ты должен понять, проанализировать, выбрать. придумать вариант решения. может быть не совсем готовый, не на сто процентов. но ты составишь его из кусочков готовых решений, скомбинировав их так, чтобы достичь максимального результата при минимальных потерях. это не то же самое. но именно это Нику понятно, знакомо и дорого. конечно, он пошел в медицину не потому, что любит решать сложные головоломки, по сути разыгрывая с дьяволом чужую жизнь в шахматной партии. изначально Николас просто хотел заработать денег. позже осознал, что медицина его интересует чуть больше, чем чужая задница [а это очень много!]. а еще погодя увидел...

это была практика от Колумбийского, они ездили в клинику неподалеку, чтобы целый день провести рядом с врачами. слушали, смотрели, задавали вопросы или отвечали на них. так много отделений, хороших врачей, потрясающего младшего персонала. Николас с интересом смотрел на врачей перинатального отделения, с восторгом слушал кардиолога и с уважением наблюдал за работай онколога. но потом он увидел хирурга. и понял как-то совсем сразу, словно его кто по носу щелкнул — на, смотри! — что в больнице может быть заведующий, управляющий, совет директоров, глав врач и куча замов. но главной фигурой любой больницы всегда будет хирург. тот врач, что неколебимо идет к цели. ему доверяют всех пациентов, к нему пытаются пробраться сквозь очередь страждущих, его обожают, ненавидят, боготворят и поливают дерьмом за глаза. Николас увидел это все словно какой-то ореол вокруг хирурга той больницы близ университета. и позже он ни разу не задумался правильный ли путь выбрал.
правильный.
исключительно правильный.

— ну, портфолио — дело хорошее. — он задумчиво смотрит поверх плеча брата, отпивая из чашки, — но думаю, вышка в хорошем универе тоже многое даст. в смысле, что образование ради бумажки — срань полная. это не сработает. а вот образование ради того, что оно может дать... навыки, опыт, техники... наверное, в этом есть смысл. я не силен в таких сферах, но мне так кажется. — Ник усмехается. усмешка переходит в мягкий раскатистый смех, завершающийся легкой шуткой, — вот решу однажды открыть свою клинику, приглашу рисовать дизайн и изобретать логотипы всякие. — не сказать, чтобы Рейган так уж лукавил... ему приходила в голову мысль о частной практике. пока что она разбивается в щепки о то, что погребено глубоко внутри его персонального кладбища. не просто так ведь он отказался от высокой должности и ушел в неотложку. с другой стороны... рано ил поздно не останется сил на изматывающие смены по двадцать четыре или тридцать шесть часов. не будет уже получаться спать по четыре часа и снова нырять в кровь по локоть. придет усталость, старость, а с ней может и что похуже. смешно признаться, но Николас мало чем отличается от большинства хирургов. его главный и самый холодящий душу страх — артроз. то, что может разрушить его жизнь и карьеру. но он медик, он знает, что иногда лечение не помогает. иногда его попросту не существует. на этот случай есть мысль о собственной клинике. даже если этой клиники никогда не случится, сама мысль помогает переживать мрачные моменты.

ароматы еды заставляют желудок сиротливо прилипать к позвонкам остова. когда на столе появляются тарелки, Николас чуть хмурится, обдумывая слова брата. слышит дополнение, едва заметно кивает, глядя в глаза,
— я выгляжу, как человек, который может себе позволить есть в дорогих ресторанах. но я в них не хожу. совсем. у меня есть пара знакомых со своими кафе или барами, на этом все и заканчивается. лучший ужин — остывший буррито на крыльце неотложки, куда фургончик приехал к затишью и ты впервые за двенадцать часов можешь сесть на бордюр, чтобы ощутить как гудят ноги и как желудок начинает медленно переварить себя самого. — он смеется, присматриваясь к еде в своей тарелке, добавляет, — а ресторанов... нет, ресторанов в моем списке не значится...
Дондо, конечно, как всегда на высоте. этот мужик умеет готовить. у него какой-то свой, совершенно уникальный, талант. Николасу кажется, что только так и можно добиться успеха. надо иметь внутри какой-то особый огонь к конкретному делу. он, например — хороший хирург потому, что внутри есть что-то, что дает ему быть лучшим из лучших. что дарит чутье, не дюжую интуицию, навыки, скорость мышления и принятия решений. у Дондо есть талант кулинара и он чувствует все комбинации как-то интуитивно, не опираясь на долгие поиски в интернете. и делает совершенно потрясающие блюда. он не бизнесмен, безусловно, иначе его ресторан не выглядел бы как какая-то дыра в южной части города. но он талантливый кулинар. может, у Майлза тоже талант. Нику нравится такие люди. такие, которые горят изнутри от любви к тому, чем занимаются.
но словам брата Ник смеется и роняет,
— я покажу тебе пару мест. позже как-нибудь. — никакой конкретики. никаких обещаний. то, чему Ника научила жизнь и Нью-Йорк. с его темпом и образом жизни давать обещания — идея крайне хреновая. как-нибудь потом он возможно покажет Майлзу еще парочку мест, где вкусно так, что ты готов пальцы облизать по локоть. но не сейчас. не сегодня, не завтра. а дальше Ник все равно не заглядывает.

со своей порцией еды Ник разделывается довольно быстро. сказывается привычка есть за пару минут в условиях полнейшего цейтнота времени, когда приемная снова начинает бурлить от притока пациентов и ровный тяжелый голос от стойки старшей медицинской сестры объявляет красный код. собственно, ответ на вопрос Майлза тоже примерно там и кроется. хобби, увлечения... о, ну, ты любишь бухать, нюхать порошок с чужих задниц, трахаться и проебываться на сутки. что-то еще? а нет, вроде все... достойная жизнь для состоявшегося хирурга. впрочем, тебя все равно скоро спишут в утиль, так что развлекайся, пока можешь. пока твое лицо еще может скрыть твой возраст. ты же знаешь, престарелые геи — жалкое зрелище.
— клиника. клубы. в принципе, все. — он пожимает плечами. да, им явно не поговорить о философии Ницше и Канта, не обсудить последний вышедший блокбастер и  не поболеть вместе за Янкис. наверное, если копнуть чуть глубже, можно найти что-то еще... но Ник не любит копать. Ник вообще не любит сложности. работа и клубы — это все. и это все, что нужно знать мальчику.
— я большую часть жизни провожу в отделении неотложки, Майлз. — его имя прокатывается по языку как глоток, оставляя сладкое послевкусие на кончике языка. — обычно не остается времени на теннис, книги и верховую езду. думаю, меня похоронят со скальпелем. — он смеется, смазывая ржавые слова о пресном жизненном укладе шуткой, затягивая однообразие в яркий фантик фанатика своего дела.
— если ты доел, можем двигать к выходу. курить хочу. и спать, честно говоря. — за спиной тридцать часов в неотложке и всего полчаса сна. Ник грезит подушкой, в которую провалится и проспит до позднего вечера. до момента, когда на телефон снова упадет сообщение от Майки с адресом клуба, в котором  бывший однокурсник отрывается этой ночью. и круг замкнется.

да, неотложка — это яростный порыв души. Ник осознает, что собственная клиника, хоть и погладит его раздутое эго, но все равно не даст нужного. это будет просто работа. рутинная, пресная, обыденная. проблема лишь в том, что иногда других вариантов не остается. именно это и движет Рейганом. рано или поздно ему придется либо уйти из медицины, либо открыть свою клинику. да, конечно, можно подумать об открытии пекарни, бара, клуба, подставь_нужное, но Николас ни черта больше не умеет. он способен правильно распорядиться финансами и прооперировать сердце. все. для открытия клиники ему потребуется консультант, юрист, бухгалтер, эйчар. для открытия чего-то еще — новые мозги, еще одна жизнь и десяток лет опыта. поэтому вариантов ничтожно мало. прощаясь с Дондо, Ник приобнимает старого знакомого за плечи, в очередной раз слышит отказ от денег и желает хорошего дня. он мог бы заплатить за этот обед, но так он обидит владельца ресторана — незачем заниматься ерундой. незачем усложнять себе жизнь.

по пути к машине Ник все еще думает над вопросом брата и, прикуривая, все же отвечает,
— на счет клиники, знаешь, все не так прозаично. я не открою свою клинику, пока работаю в неотложке. пока могу работать. но я, как никто другой, знаю насколько люди смертны. а помимо смерти есть еще масса самых неприятных диагнозов, включая отдельные, характерные как раз для хирургов. так что клиника — это запасной круг на тот период, когда с неотложкой мне уже придется попрощаться. — пожимает плечами, затягивается, прислоняясь бедром к капоту машины. в сорок два уже пора бы задумываться о старости и о смерти. Ник на тот свет не собирается и даже более того — вся его жизнь яростно доказывает ровно противоположное. но всякое случается. это сейчас он пропадает в клубах, снимает молодых геев, трахается в туалетах, а спустя два-три часа сна заезжает в любимую кофейню по пути в клинику и хмуро кидает таблетку аспирина в стакан воды, пока бариста делает ему кофе. сейчас есть силы, деньги, привлекательность. но время не щадит никого. рано или поздно отпечаток старости ляжет на некогда красивое лицо, изуродует тело... Андре Асиман однажды сказал, что жизнь нам дана одна и пока мы выясняем эту простую истину, наше сердце и наше тело стареют. и однажды наступит такой момент, когда к твоему телу не то чтобы прикоснуться — на него даже смотреть не захотят.

Майлз еще слишком молод. не для того, чтобы понимать, а для того, чтобы в этом была хоть какая-то необходимость. лет до двадцати пяти Ник вообще не задумывался о старости, и уж тем более не думал он о смерти. в двадцать пять ты начинаешь видеть первые изменения на своем теле и своем лице. записываешься в зал, выходишь на пробежки, заменяешь утренний кофе стаканом воды, а вечерний бургер — овощным салатом. к тридцати ты идешь к косметологу, а дальше и к пластическому хирургу. на твоей полке в шкафу появляются крема с цифрами и плюсом, на флаконах находятся надписи про гиалурон и коллаген. вне всякой возрастной истерии Ник все еще — врач. он знает, когда прекращается выработка важных веществ в организме и тот начинает активно стареть. но не в двадцать, не в восемнадцать... в этом прекрасном возрасте тебя не могут и не должны волновать такие проблемы.

Рейган кивает на предложение, выбрасывает окурок, растерев тлеющие угольки табака о жестяную морду уличной пепельницы, и забирается в высокий внедорожник. в какой-то момент приходит осознание, что Николас крайне доволен своей жизнью и тем, что у него сейчас есть. так иронично, но в двадцать, будучи вдвое моложе чем сейчас, Ник не был столь доволен собой. обычно к сорока у людей появляются деньги и время, но пропадают силы [у молодости проблема другая — денег нет], а у Ника в его молодости времени хватало лишь на самое необходимое. не было должного [читай желаемого] уровня комфорта, не было довольства собой и своей жизнью. зато сейчас он, закончив смену на безусловно любимой работе, пообедал в хорошем месте, сел в комфортный дорогой автомобиль и едет в свой пентхаус. и кажется, что это идеал. что больше достигать уже нечего. взгляд в зеркало заднего вида смазывается, касаясь юного лица справа. ну...

разве что ты до сих пор один.
в целом один.
ни семьи, ни партнеров, а ведь ты понимаешь, что все твои ona night stand закончатся. когда ты никому не будешь нужен, кто ляжет с тобой в постель? даже может не ради секса. ведь это сейчас у тебя нет потребности в чужом тепле, потому что это самое тепло у тебя есть практически каждую ночь, просто от разных людей. а когда этого не станет... что будет тогда? ты окажешься один. стареющий гей со своей клиникой. знаешь, как эти старики, к которым испытывают только жалость — у них есть деньги, много денег, но никакой суммы не хватит, чтобы купить искренность. они снимают шлюх и покупают яхты. к этому ты и придешь.

он отвлекается на вопрос брата как раз в тот момент, когда ехидство внутреннего голоса затихает. ловит взгляд, чуть хмурится и спешно переводит свой на дорогу — еще аварии ему сейчас не хватало. дернувшись вправо, уводит мерседес в другой ряд, прорывается на красный и под оглушительный вой сигналов сворачивает на нужную улицу. ждать ему всегда слишком сильно не нравилось. теперь, спокойно проезжая мимо жилых домов, Ник задумчиво щурится, глядя за горизонт. было ли ему страшно? наверное, нет. тошно — вот как ему было. тошно в Фэрмаунте. а побег оттуда был лучшим решением в жизни. была неуверенность, но не страх.
— нет. — легко пожимает плечами, добавляет, — я попытался вспомнить страх, но нет, его не было. — в голосе появляются какие-то чуть воинственные нотки, когда он продолжает, — знаешь, я готов был сдохнуть, лишь бы не возвращаться в Фэрмаунт. поэтому я не боялся. я знал, что останусь здесь или в любом другом городе. даже если буду работать сраным курьером, каким мог бы быть и в Фэрманунте, я лучше буду им здесь. подальше от вонючей дыры, в которой мне посчастливилось родиться и прожить часть моей жизни. — рука отрывается от кожаного руля, скользит по воздуху вниз, чтобы случайно задеть чужое бедро прежде, чем взять телефон из подстаканника. Ник проверяет беглым взглядом уведомления на экране, откладывает смартфон обратно. будто не было никакого касания. правда, случайно.
— я не уверен, что вообще понимаю, что такое страх, Майлз. — пожав плечами, Ник усмехается, — как-то не сложилось у меня с этим, видимо. но я понимаю практически животное остервенение в попытках добиться своей цели. и в тот момент, когда я переехал сюда... да у меня времени не было бояться. я въебывал ежедневно, чтобы не вылететь, чтобы получить все нужные знания, чтобы не лишиться стипендии, чтобы, чтобы, чтобы. некогда было в себе сомневаться, а потом это чувство, похоже, атрофировалось вовсе. такой себе рудимент. — последняя фраза тонет в салоне, затухая громкостью и снисходя на минимум. машина сворачивает с оживленной улицы, ныряет под шлагбаум, минует два дома и въезжает на охраняемую территорию, чтобы оттуда добраться до съезда на подземный паркинг. автомат на съезде просит магнитную карту, мигает зеленой лампочкой, пропуская прожорливого железного зверя в темноту подземелья. Ник паркуется ближе к лифту, чтобы не брести по всей парковке. когда двигатель стихает, бросает лишь короткое,
— пойдем. — и выбирается из салона.

миновав прохладный этаж паркинга, звонкое эхо лифтового холла и часть шестнадцатого этажа, они наконец-то добираются до двери пентхауса. магнитная карта отпирает дверь, Ник пропускает брата вперед и входит следом. они оказываются в стеклянном кубе с белыми рамами. такая звенящая тишина, что уши закладывает — здесь не слышно ничего, что происходит в пентхаусе. равно как и в самом пентхаусе не слышно ни происходящего в «кубе», ни за входной дверью. скинув обувь и заперев входную дверь, Ник открывает дверь «куба» и выходит на второй этаж своего дома.
— добро пожаловать. — он усмехается и в этом чувствуется самодовольство. Рейган знает сколько стоит его пентхаус и гордится этим. и собой, конечно, тоже. упираясь ладонью в полотно бильярдного стола, Рейган с улыбкой продолжает,
— здесь, — кивает влево, — гостиная, вторая этажом ниже. кухня там же, — он кивает назад, на лестницу, ведущую вниз. следом указывает пальцем на третий этаж прямо над гостиной, — там моя спальня. твоя от лестницы направо. нюанс только один — ванная комната у меня одна и попасть в нее можно только через мою спальню. — пожав плечами, добавляет, — так что не топай, как слон, когда я сплю и все будут счастливы. туалет, если что, есть на первом этаже еще. — устало наморщив нос, Ник потирает глаза и кивает, — я все. хочу в душ и в кровать. разберешься тут сам со всем, думаю. в холодильнике есть какие-то овощи и фрукты. может еще что-то... — он уже идет к лестнице, на ходу заканчивая фразу, — короче, что найдешь — твое. я ночью в клуб, так что можешь заранее подумать чем ты себя займешь. — не то чтобы Ник в принципе планировал становиться нянькой или тамадой, но он сразу обозначает основные моменты. у него впереди насыщенная программа — после горячего душа [почти кипятка] и сна в подушках на белоснежном белье, будут предвкушение, сборы, клуб, музыка, алкоголь.
будет свобода.

Ник привычно направляется в спальню, по пути избавляясь от лишней одежды, которая по итогу упадет ворохом на пол возле кровати. это привычки, въевшиеся в подкорку. Ник привык жить один и ему, видимо, придется теперь немного перестраиваться. пока Рейган об этом не думает. он просто забирается в душ, включает воду и упирается лбом в серо-коричневый кафель стен. усталость мажет. под сомкнутыми веками плывут цветные круги, уши закладывает от шума воды и ничье больше присутствие в доме не ощущается ни одним из органов чувств. это позже он будет чувствовать - чужое дыхание, чужой парфюм, чужой взгляд. пока ничего нового. пока Ник справляется с душем и выходит в спальню, чтобы влажным телом упасть в объятья морфея, нырнув в белое одеяло, как в пуховое облако.

Николас не видит снов. практически никогда. он научился настолько рьяно загонять собственное сознание до состояния полной отключки, что никакие кошмары ему просто не видятся. всегда уставшее сознание пользуется моментом и экстренно отключается, переходя в режим накопления энергии. когда-то в очень далеком теперь уже прошлом Ник видел сны и они были тревожными. но прошло уже так много лет, что от тех снов осталась лишь неясная дымка. время от времени появляются наркотические цветные сны, похожие на мультфильмы под кислотой, но это не то. это наркомания, это отравленное сознание, это яд в крови. от обычных снов Николас Рейган избавлен.

его утро начинается в десять вечера. проспавшись как следует, Рейган сладко потягивается в кровати, подхватывает смарфон и листает чаты. сегодня они едут в блэкдог, но в целом, Нику похуй. блэкдог - это просто еще один гей клуб в Нью-Йорке, мало чем отличающийся от других таких же. ключевое - таких же. Ник давно не ходит в дешевые задрипанные гадюшники, где воняет мочой и блевотиной. блэкдог - это стандартный клуб для геев с достатком выше среднего. хорошая охрана, отменная музыка, дорогой алкоголь и веселые розовые таблетки на чужой ладони. там даже дилеры выглядят так, словно час назад сошли с рекламы белья Армани. в таких местах Ник чувствует себя спокойно, уверенно, на своем месте. у них есть блэкдог и джастис. и еще примерно пять таких же по уровню мест, где даже за вход не каждый может заплатить. в таких местах дорого и пафосно. а еще в таких местах не ищут отношений. туда приходят люди с достатком, говорящим буквально "я хочу промотать здесь пару тысяч, чтобы мне было кайфово, не заебывай меня лишними проблемами". и Ник отлично вписывается в этот контингент.

"приехал твой пиздюк?"
Майки как обычно лезет без мыла в задницу, но Ника это смешит. они когда-то вместе учились, но позже друг решил идти путем стоматологии и теперь работает неплохим дантистом, обслуживая [иногда не в том смысле, впрочем] богатеньких толстосумов в частной стоматологической клинике. они с Ником в чем-то похожи. но не внешне, нет. Майки среднего роста,чуть ниже самого Ника, хоть и подтянутый, тщательно следящий за весом и своими морщинами. Майки брюнет, с белоснежной улыбкой и тщательно проэпилированной грудью. Майки веселый балагур, легкий на подъем, жадный до наркоты и алкоголя. жадный до секса. жадный до жизни. вот в этом, в этом они с Ником чертовски похожи.

"приехал. дай мне час собраться. я только глаза открыл."
Ник убирает смартфон и встает. босыми ногами идет в туалет, чтобы отлить и после умыться перед зеркалом со встроенным освещением. придирчиво рассматривает свое лицо, тоже своего рода устоявшаяся привычка, наносит легкий крем. и немного консилера под глаза. Ник не гнушается косметикой или уходовыми средствами. господи, ему сорок два, конечно же он хватается за любую возможность продлить свою молодость. освежив волосы, брызнув немного парфюма с ненавязчивым шлейфом взрослой сексуальности, навевающей мысли о коже и табаке, Николас выходит обратно в спальню и выбирает шмотки. мельком видит за бортом спальни внизу макушку младшего брата, но не отвлекается. подбирает ровные черные брюки, кожаный ремень и просвечивающую рубашка цвета дорогого вина, но стоящую как приличный погреб его же.

- доброе утро. - он усмехается, спустившись вниз в гостиную, где Майлз сидит в мягком кресле, занятый какими-то своими делами. он уже порывается пойти вниз на кухню, когда слышит звонок в дверь. и Ник прекрасно знает, кого он увидит по ту сторону. доступ к в этот дом из его знакомых имеют лишь два человека, а весь обслуживающий персонал давно научен сначала договариваться о времени визита, чтобы не застать пустую квартиру или разъяренного тем, что его потревожили, хозяина этого жилища. за дверью может быть либо Джена, либо Майки. и Ник уверен, что увидит там именно друга.
- да блядь. - он же говорил ему еще на прошлой неделе не припираться сюда после приезда брата. это лишние неловкости, лишнее погружение. это попросту никому не нужно. но Ник, разумеется, идет в куб, открывает дверь и с недовольным ебалом смотрит на Майка, который сияет своей чертовски белозубой улыбкой во все его тридцать два,
- Никки! - от радушия парня аж зубы сводит. как и от его парфюма, который волной окатывает Ника при дружеских объятьях,
- боже, что это за говно. - Ник морщит нос, чуть показательно отшатываясь. - ты спер это у мамочки?
- ага.у той же, у которой ты спиздил эту рубашку. - но, проходя внутрь, Майки все же уже без приколов добавляет, - это диор? - и осматривает друга с явным интересом. запирая дверь, Ник отмахивается,
- да, весенняя коллекция. - и идет прочь из куба, чтобы все таки представить друг другу Майки и Майлза. раз уж все равно придется это сделать.
- это Майк, мой друг и своего рода коллега. - обернувшись к другу, добавляет , - Майлз. ты в курсе. и я почти готов, дай мне пару минут... - Ник взбегает наверх, попутно не прерывая диалога, - мы на тебе едем? не хочу мерен брать. - ковыряясь в вещах, надевает любимый браслет, берет телефон,
- да, поехали на комаро. на парковке оставим, похуй. - и совсем неуместно звучит уже чуть тише, - Майлз, ты же с нами?
Ник тормозит на третьем ярусе, глядя сверху вниз на друга. он сейчас не видит отсюда брата, но это ему только на руку. взгляд Ника буквально говорит Майклу - ты ебу дал?!
- нет, ну а что. посмотришь на жизнь Нью-Йорке as it is!
- ага, - сбегая обратно по лестнице, Ник добавляет с ехидством в голосе, - только не забудь сказать, что это гей клуб.  - но Майки, уже присев на подлокотник кресла Майлза, елейным голоском парирует,
- а что, такому красавчику больше по вкусу барышни? - Ник закатывает глаза.
- бля, да отстань ты от парня. Майлз, ты можешь спихнуть его. и даже дать в челюсть. расценим как домогательства на грани с педофилией. - и как-то сама собой упускается деталь, что Майк ровесник Николаса. и сам Николас недвусмысленно одергивал себя всю дорогу по пути от вокзала к дому потому, что, ну... этот парень слишком хорош собой. глупо отрицать. но нет, Никки, фу. Никки, место.
- ой, ну началось. - Майк, встав с подлокотника, картинно всплескивает руками, - Майлз, ты с нами или как?

пожалуйста, нет.