it seem like dyin' young // is an honor
but who would be at my funeral? i wonder

никто в её доме не прокладывает белыми лентами пути к портретам умерших; эта традиция не прижилась в выхолощенной, стерильной атмосфере особняка паркинсонов – и умерла вместе с бабушкой бьянкой, которая чтила день мёртвых также свято, как вся англия – рождество; дафна хорошо помнит, как в ночь с первого на второе ноября la abuela зажигала сотни свечей [отчего-то – вручную] и расставляла их бережно по краям одиноких комнат: «чтобы мёртвые нашли дорогу к нам, дафна» - однако маленькой дафне вовсе не хотелось, чтобы усопшие наведались в её комнату, или даже – в ней задержались [ но не бойся мёртвых – бойся живых ];

свечи все потухали разом – ровно в полночь; бьянка говорила, что это – хороший знак.
нельзя забывать о тех, кого уже с нами нет.

чёрная коробка прибывает аккурат с утренней почтой – в день праздника; дафна нервничает, костюм она заказывала ещё летом, тщательно прорабатывала детали – и теперь, бережно вскрывая посылку, не может сдержать малодушной радости: ни у кого не будет костюма прекраснее.

в семье её осуждают за любовь к испанским традициям; никто не жаловал бабушку бьянку, когда она гостила – ей были рады только мать и дафна; но вот уже семь лет, как она отошла к своим любимым – усопшим, и память о ней оставалось поддерживать только так – вспоминать о дне мёртвых, чтобы там – ей стало немного лучше. до выпуска мордред любил одеваться на хэллоуин в нечто очень экстра, но это никогда не было из-за уважения к чему-то, ему просто нравилось быть не таким, как все.

дафна укладывает тёмные волосы под высокий ободок, увенчанный красно-жёлтыми розами.

вердикт среди старшекурсников безапелляционный: раньше было лучше; на празднике по случаю дня всех святых действительно весело разве что – младшекурсникам, для которых недоступны иные развлечения // паркинсон равнодушно прохаживается вдоль тускло освящённого большого зала, пытаясь отыскать девочек – из комнаты они исчезли намного раньше, дафна даже не успела накраситься, и теперь их – словно вообще нет на празднике. мелькают лица – эван, амикус; слизеринка прячет взгляд, хватается за чьё-то чужое плечо, заводит бессмысленный, лицемерный разговор – никого не хочется видеть, ни для кого не хочется – себя вынуждать; хэллоуин – это грустная ночь, так почему бы и ей – не быть грустной по-настоящему?

[indent] - кэсс! – розье бледна даже больше, чем обычно; холодная [как мёртвая], отстранённая – дафна всматривается в лицо подруги сквозь пламя редких свечей и отпивает из стакана какой-то фруктовый напиток. – куда вы с алекто пропали? ты даже ничего не сказала о моём наряде! – окидывает взглядом свою пышную чёрную юбку, пальцами касается роз на голове. – ты со своей свадьбой совсем голову потеряла. между прочим – это нарушение священного кодекса подруг. променяла нас с лекто на сомнительное будущее с блэком. ладно, расслабься. вечеринка всё равно pésimo, хуже уже быть не может. кстати, видела твоего братца.

паркинсон говорит без остановки, окружая розье вязкой, тяжёлой атмосферой равнодушия; громко играет музыка – пригласили любимую группу старшекурсников, солист, кажется, был настоящим вампиром [но не то что бы кто-то хотел проверять]; шелестят юбки искрящихся платьев – и только у кассиопеи розье, кажется, внутри – звенящая тишина.

[indent] - кэсс, ты вообще здесь?

Кончики пальцев нервно стучат по столешнице, вызывая странный глухой звук каждым движением. Бокал с почти допитым вином стоит чуть поодаль, но каждое движение руки по дереву отдается в стенках матового стекла каким-то неприятным звоном и дребезжанием. Если бы Аурелия не была увлечена своими мыслями, этот звук определенно бы ее раздражал. Она любила, чтобы в кабинете все было идеально. Даже звуки, которые окружали в момент сосредоточенности, а в ином настроении миссис Гойл и не находилась в рабочем пространстве.
Контролировать все вокруг - в этом была вся Аурелия, она с самого первого дня замужества слишком четко понимала, что если она не будет отвечать за свою жизнь, никто не будет это делать за нее. Грегори выглядел успешным человеком, она сделала все для этого. Их дети тоже добились таких высот, что мама ими теперь гордится. И главной маминой гордостью был старший сын, Себастиан.
Себастиан всегда был смышленым мальчиком, с самых малых лет Аурелия знала, что он способен на многое. И она помогала ему, вытягивала все свои связи, нашла лучшую из всех невест, ставшую идеальной женой и опорой. Дочь ее лучшей подруги, что тоже давало дополнительных плюсов этому союзу, ведь Аурелия слишком хорошо знала миссис Крэбб, она не могла воспитать дочь, способную опозорить свою семью. И, подумать только, карьера сына сверкает яркой звездой на склоне Министерства Магии, он занимает пост заместителя министра магии.
Когда же этот хрупкий идеальный мир треснул? Когда трещина прорезалась настолько глубоко, что теперь рисковала разбить жизнь их семьи на "до" и "после"? Ошибка Себастиана может стоить очень многого для них, для нее. И речь здесь была даже не о том, что она не сможет больше спокойно смотреть в глаза своей подруге, нет. Любовники и любовницы были у многих, но она боялась, что здесь случится повторение истории, в которую уже до того успел влипнуть старшенький. В чистокровном обществе любой скандал мог поставить крест на твоем будущем, сплетни разлетались слишком быстро. Она должна была понять, что сын понимает все частности истории, в которой увязает все глубже и глубже.

Тихий хлопок домовика отвлек от мыслей женщину, которая даже не обернулась в сторону появившегося существа, она итак знала, что ей сейчас сообщат.
- Себастиан ждет в гостиной, мадам. Я уже подал напитки, - Аурелия делает взмах рукой, отправляя домовика прочь. Ей требуется несколько секунд, чтобы собрать мысли в кулак, как она делала всегда. Разговор не будет простым.

Она спускается в гостиную, где и правда уже ждет ее сын. Августовская ночь выдалась теплой, потому камин сегодня не горел, только свечи в изобилии давали множество световых пятен в помещении, на котором так или иначе задерживался взгляд.
Аурелия быстро пробегается взглядом по фигуре Себастиана, пытаясь что-то понять еще до того, как что-то сказала. Его спина прямая, а лицо утопает в тени, на котором иногда подрагивает свет от огонька свечи по близости. Ответы искать слишком рано, нужно для начала побыть гостеприимной матерью, которая рада видеть своего сына.
- О, мой дорогой, как я рада тебя видеть, - улыбка на ее губах сияет, она и правда рада его видеть, особенно, если на время забыть повод, по которому она его пригласила навестить одинокую матушку в ее темном и холодном доме.
Она подходит к нему близко, заглядывает в лицо добродушно, гладит по идеально выбритой щеке.
- Ты голоден? Я сегодня приготовила твой любимый трайфл на десерт, - она в последнее время готовила сама слишком редко, пусть и быть на кухне, самостоятельно что-то готовить всегда ее как-то успокаивало. Ну и то, что готовишь сама, не сравнится с тем, что готовят домовики. Когда дети были маленькими, она всегда баловала их десертами собственного приготовления, что было как тот жест заботы и внимания, с которыми она боялась переборщить всегда.
- Отто, на две персоны, - она снова махнула рукой, отправляя домовика выполнять приказ хозяйки. - Я надеюсь, что даже если ты не голоден, то не обидишь матушку и хотя бы не откажешься от десерта, - ах, какая забота, миссис Гойл, кто бы знал, как она переживает за неудачу разговора сегодня вечером.

[indent] Голова раскалывалась уже третий час подряд и в коротком перерыве Мэг успела зажечь еще одно благовоние, в надежде, что станет хоть немного легче. К сожалению, запас зелий уже иссяк, а сварить новые она не успела - началась новая "жатва" и представления шли один за одним без продыху. Возможно, ей повезет и она сможет сходить в город и купить несколько склянок у местных травников, если найдет возможность улизнуть из лагеря на рассвете...
Под столом шуршал застенчивый зверек, который постоянно бился своей головой о столешницу в попытках умоститься поудобнее. Мегара переживала за него и часто предлагала переместиться на мягкие подушки, что были раскиданы по всему шатру, однако существо почти постоянно предпочитало прятаться от глаз клиентов желающих узнать свою судьбу. Матьеш - так его она окрестила, - оказался совершенно ручным и привязчивым, что заставляло сердце гадалки сжиматься каждый раз, когда она покидала караван на какое-то время. К сожалению, лунный теленок был слишком необычен для маггловского взгляда, а создавать проблемы с законом и себе и зверьку ей совсем не улыбалось. Поэтому, хотя бы таким способом, но она радовалась проводить с ним время и тем самым успокаивать его, - пусть даже он укладывался ей на ноги и придавливал ее стопы всем своим весом, от чего она потом не чувствовала пальцев. Да и когда он похрапывал или поворачивался на другой бок, то создавал некоторую вибрацию стола, что в лучших традициях спиритических сеансов, производило впечатление на наивных посетителей.
[indent] Мэг встала из-за стола и отложила колоду "живых" карт таро, желая размять ноги и затекшую спину. Лупоглазый малыш сонно выполз из своего укрытия, предварительно снова стукнувшись головой и произведя некоторый шум. Оба они, и хозяйка и питомец, находились в своеобразной клетке и не имели возможности  вырваться на свободу.
Шлепая своими перепончатыми лапками по подушкам, Матьеш подошел к разминающейся Мегаре, явно заинтересованный хрустом суставов в ее крошечном теле. Девушка покрутила головой, смачно хрустя шеей и при этом позвякивая навешанными разнообразными украшениями. Бусинки, монетки, затейливые узоры и обереги, а так же кольца и перстни - все это венчало серебристо зеленое одеяние покрытое красным платком с "живым" узором. Если долго на него смотреть, то нарисованные и вышитые орнаменты и узоры кажется, начинают двигаться и жить своей жизнью. Все это было придумано для того, чтобы отвлекать посетителей от главной цели - обобрать их до нитки. Пустить пыль в глаза и поразить красочностью и размахом зрелища - вот чем они занимались. Практически "бескорыстный" труд по предоставлению праздника. Знали бы люди, чего циркачам стоит это "бескорыстие"...
- Что, Матьеш? - устало спросила Мэг, опустив руку на его мягкую шерстяную голову. Теленок несколько раз моргнул своими глазами-блюдцами и издал почти мяукающий звук. Девушка достала из ящичка дубового мини-комодика печенье и разломив его пополам, поделилась с другом. Зверек был счастлив и радостно подпрыгнул на задник лапках пританцовывая. Обычно, они делают это при луне и смущаются человеческих глаз, однако Мегара очевидно входила в число доверенных лиц, за что была благодарна. Преданность и привязанность этого малыша приносили ей ощущение уюта и развеивали грусть об одиночестве.

[indent] Через некоторое время предсказательница Кассандра снова величественно восседала на подушках и ждала очередного клиента. Ее верный друг прятался под столом и ничего не предвещало никаких бед, пока в шатер не заглянул долговязый, немного помятого вида мужчина. Мэг предала своему лицу максимально отрешенное выражение - это было частью ее образа, который был не только человеком, но состоял из каждой присутствующей здесь детали. Диковинные приспособления, яркие цвета тканей и даже ароматы - все это было частью сценического образа леди Кассандры - могущественной и просвещённой провидицы. Вот только в этот образ не вписывался неловкий зверек, который вдруг взбесился и как раскаленной кочергой ошпаренный, метнулся из под стола с жутким грохотом и визгом. Разумеется, Матьеш ударился всем, чем только мог и умудрился войти практически в лобовое столкновение с гостем, что кажется, смутило их обоих. Мэг было двинулась в сторону своего друга, дабы обезопасить его или если что, произнести нужное заклинание - древко палочки привычно согрело руку, готовое выскользнуть из набедренной кобуры. Однако теленок быстро ретировался в противоположном направлении и спрятался где-то за спиной хозяйки, в то время как гость почти спокойно уселся на подушки перед ней, разбавляя не самую ровную английскую речь не совсем внятными словечками, которые Мэг показались на что-то похожими. Что же, он явно волшебник, - подумала она, представляя, что у маггла была бы совершенно иная реакция на странное создание.
Сложив руки с позвякивающими браслетами и перстнями на столе, она медленно наклонила голову и внимательно посмотрела в лицо мужчины, своим пытливым кареглазым, сильно подведенным черным и золотым, взглядом. По ее поведению можно было подумать, будто бы сейчас ничего не произошло и явление лунного теленка было лишь миражом - фантазией. Впрочем, это ведь цирк. Здесь творятся чудеса и может произойти и не такое...
- Да, я Кассандра, - спокойным тоном, без придыхания и прочих бредовых "атмосферных" завываний, ответила девушка. В ловких пальцах ее тут же оказалась колода карт и она начала быстро ее тасовать.
- Это мой друг, - так же невозмутимо ответила Мэг, хотя внутри сама себе удивилась, ведь она не знала значения слова что произнес гость. И одновременно... она его поняла. Это вызвало в ней тень улыбки и какой-то детской радости. Уголок ее губ дернулся и она подняла бровь от удивления и самой себе и сравнению с большеглазым существом. Она могла бы и обидеться, но почему-то ей пришлось это по душе. Даже жаркая боль в висках слегка отступила, словно грозовые тучи пронзило несколько лучей яркого солнца.
[indent] Гадалка качнула головой в другую сторону и внимательно осмотрела сидящего напротив мужчину, стараясь не упускать никаких деталей. В это время карты  из ее рук описали круг в воздухе и ловким движением, почти не глядя, девушка выцепила двумя пальцами одну из них и "вуаля" - та уже лежит на краю стола, а на ней "дурак" не глядя гордо шагает с обрыва.
- Ты пришел сюда чтобы что-то найти? - с теплом не привычным для "Кассандры", но вполне обыкновенным для Мегары, спросила девушка, продолжив тасовать колоду, периодически проделывая ею магические сальто и спирали в воздухе.

Как быстро растут чужие дети!
Даже будучи дважды матерью, Табита не вполне понимала, где проходит та возрастная грань, на которой заготовка человека превращается во взрослую интересную личность. И миссис Беллатрису Лестрейндж она помнила как девочку Беллу Блэк, хорошенькую, черноволосую, звонкую как натянутая тетива лука, с типично-блэковским выражением лица, которым так или иначе грешили многие чистокровные, даже если по некоторому недоразумению не входили в список из 28 громких фамилий. Табита вообще часто носила маску "я наследница древнего рода, а вы все грязь под моим каблуком". Маску, вросшую в кожу намертво. И почему-то казалось, что, оставив Британию за спиной четырнадцать лет назад, по возвращении обнаружит, что ничего, совершенно ничего не изменилось, разве что магглорожденных изгнали, наконец, из храма знаний, выделив сиротский минимум заклинаний для низкоквалифицированной работы.
Сейчас же она видела перед собой статную взрослую леди. Ладно, не настолько взрослую - красивую молодую женщину. И это изменение было бы невероятно любопытным, если бы не намекало, что годы идут, и ей самой давно не восемнадцать, и резные флакончики с масками для лица в какой-то момент рискуют стать целыми цистернами зелий, призванными обмануть и возраст, и гравитацию, и семейный гобелен.
Но в Беллатрисе она нашла некоторое понимание, успев влипнуть в тягостное болото общественной деятельности с подачи невестки. Веселья в этом не было никакого, особенно в чопорной родной стране, но если ты благородная леди, да еще и официально безработная, это как будто твоя повинность - благотворительные вечера, подписанные чеки и слащавые улыбки во благо обездоленных. Наверное, кто-то действительно этим наслаждался, веря в свою судьбоносную роль - Табита же прикладывалась к фляжке в темном углу, прикидывая, когда будет прилично уйти, потому что дармовое шампанское уже стояло поперек горла, а повода для скандала до сих пор не нашлось.
- Будешь? - спросила она тогда, щедрым жестом протягивая флягу, в которой плескалось уже меньше половины. - 1966-го года разлива, хоть что-то стоящее в этом балагане.
И общение с этой восхитительной женщиной заставило Табиту несколько озадачиться: оказывается, она невероятно много упустила в социальной жизни магической Британии, и речь даже не про политические перестановки. С ними-то все было понятно на первый взгляд. Но на сцену вышло множество новых лиц, и было бы досадным упущением не воспользоваться возможностью поговорить с ними не под прицелом колдокамер в антураже благоденствия, а с глазу на глаз, даже если начинать придется с типично дамских вопросов вроде кондиционера для волос - надо же, какое удивительное совпадение, что вам пришлась по душе продукция именно нашего производства, не оставите ли отзыв? А о драгоценном моем братце, например, чтоб он был здоров?
- Потрясающая оранжерея, с вашим-то островным недостатком солнца, - знакомая смесь ароматов приятно щекотала обоняние. Возможно, она попросится сюда жить, если Вальбурга не согласится предоставить ей политическое убежище в своих теплицах. - Надеюсь, однажды покажу тебе наши угодья.
Она присела возле отдельной грядки, аккуратно подобрав юбку, и протянула руку к хищному растению, мгновенно нацелившемуся на человеческую плоть своим жалом. Табита резко щелкнула пальцем по основанию листа, усмиряя обнаглевшую флору.
- Кажется, их пора пересаживать, пока корнями не сцепились.
Разумеется, о травах и их применении, о редких, по крупицам собранных рецептах можно было разговаривать вечность, особенно если разбавить ее настойкой на тех же самых травах для лучшего взаимопонимания - главное, чтобы не переходило в маловразумительный бубнеж в связи с критическим превышением дозы.
Но отсутствие других гостий, даже намеков на их прибытие с минуты на минуту, наводило на определенные размышления, а Табита еще в тринадцать понимала, что смотреть на цветочки ее зовут не для того, чтобы насладиться видами. Разве что видом ее самой, с плавным перетеканием в попытки не только полюбоваться, но и пощупать.
Она поднялась, оправляя подол, и чуть склонила голову к плечу, выражая светскую заинтересованность. Пристальный взгляд, правда, протокольной вежливостью не отличался.
- Так о чем речь на самом деле?

Под звон хрустальных бокалов и ароматы запеченного кролика Аурэлия будничным тоном рушит сразу несколько жизней – много лет после, Себастиан будет задаваться вопросом, как сложилась бы судьба, если бы в тот злополучный вечер накануне отъезда в школу с рождественских каникул он бы высказал свое несогласие с решением родителей. Лишили бы они его наследства за неповиновение? Позволили бы ему жениться на своей школьной любви? Были бы они до сих пор вместе? Был бы он счастлив? Эти мысли будут еще долгие годы заевшей пластинкой прокручиваться в его голове – особенно остро и громко, когда будет приносить цветы на могилу той, что когда-то разбил сердце. В далеком же шестидесятом, когда он был лишь глупым мальчишкой, ему потребовалась бессонная ночь, чтобы убедить себя, что девушек у него еще будет много /в этом он не ошибся/, что любовь – блажь и глупость /так будет считать еще долгие годы/, что долг перед семьей и именем рода – превыше всего /с этим уйдет он в могилу/. За ужином же ни слова против не скажет, а лишь плечами пожмет – значит, судьба такова.

Значок старосты школы отливает золотом на лацкане зимней мантии в мерцающем теплом свете ламп Хогвартс-экспресса. Во время обхода поезда он нарочито пропускает купе, где Борджин увлеченно щебечет с подругами и надеется, что те были уж слишком заняты обсуждением, кому что подарили родители на Рождество и не заметили его силуэт в покачивающемся тамбуре. У купе же с куда более громкими первокурсниками, для которых поездка на экспрессе еще была явно в новинку, он задерживается – в его голове еще не скоро уложиться, что вот эта светловолосая девочка с зеленой лентой в волосах спустя много лет станет его женой. Себастиан так и не узнает, было ли это решение принято для того, чтобы породниться с семьей подруги матери, с которой та делила одну спальню в общежитие Слизерина, или же просто родители пытались уберечь его от неравного, по их мнению, брака с дочерью лавочника из Лютного – всю жизнь Грегори и Аурэлия положили на то, чтобы поднять статус рода среди магического сообщества, после того, как Кантанкерус Нотт по какой-то причине не включил их фамилию в список «священных двадцати восьми». И теперь их старший сын, будущий глава семьи, не может просто так слить в унитаз, словно неудавшееся зелье, все их усилия настолько неразумным союзом – при каждом упоминания Ксенты, его мать всегда поджимала и так тонкие губы и переводила разговор на другую тему. Отец же мгновенно находил себе занятие – начинал читать вчерашний «Пророк», оставленный на журнальном столике, или шел писать «срочное» письмо по работе. Табита еще в двенадцать заявила, что Борджин – плохой выбор. Она странная и волосы у нее во все стороны. На ворону с кладбища похожа. Его сестра всегда привыкла говорить то, что думает и с самого детства осознавала, что не позволят им самим выбрать себе судьбу. Ей, впрочем, повезет в этом больше – спустя много лет ее договорной брак с сыном друга отца из франции окажется на удивление счастливым.

Утром перед занятиями он завтракает одним из первых, запивая печеночный пирог имбирным чаем, и спешит на собрание факультетской команды в одну из старых аудиторий – первая игра с красно-золотыми уже через две недели, а на прошлом матче их оборона буквально посыпалась на втором часу. Капитан напоминает быть осторожнее с Дирборном и Шеклболтом, а загонщиков просит больше внимания уделять Прюэтту, в прошлом мачте против барсуков буквально выцарапавшем победу своей команде, даже не смотря на пойманный ловцом желто-черных снитч. Себастиан зевает и трет глаза, но мечтает, чтобы этот организационный сбор, которые он всегда терпеть не мог, сегодня длился чуть ли не весь день. Словно, это сможет спасти его от неизбежного. Излишней храбростью и старший сын Грегори Гойла никогда не отличался: его умение затаиться, лишний раз не лезть на рожон, отсидеться, когда нужно, за спинами других, не подставляться лишний раз в бою ради товарищей – все это долгие годы будет позволять ему сохранять не только собственную жизнь, но и репутацию. Сегодня же, в январе шестидесятого года, избежать расплаты ему не удастся – он точно знает и, поэтому, максимально пытается этот момент оттянуть.

Когда Ксента не появляется на уроке зельеварения, в нем начинает теплиться глупая надежда – вдруг она заболела, вдруг не вернулась в Хогвартс по какой-то причине. Он достает свой котел из длинного шкафа, растянувшегося почти на всю дальнюю стену комнаты и ставит его рядом с Акселем – друг вопросительно смотрит на него, потом оглядывает аудиторию, но лишних вопросов не задает. Это он в Крэббе и любит. Мистер Слагхорн что-то вещает про амортенцию, ее действия и свойства – Гойл же бы не отказался от какого-то зелья с противоположным эффектом. Он расталкиваем в ступе сходные с актинией наросты со спины растопырника, с опаской поглядывая на входную дверь чуть ли не каждую минуту через плечо товарища, пока, наконец, в коридоре не слышится сбивчивый стук каблуков. Когда Ксента появляется в дверях, он с несвойственной для него прилежностью перечитывает рецепт – все, лишь бы в глаза не смотреть. Вот только Борджин бы не была самой собой, если бы не буквально прогнала Акселя с занятого места.

Что ему ей сказать? Правду – что не пришел в их место встречи потому, что трус? Или же сослаться, что капитан квиддичной сборной решил собрать их в первый учебный день и до конца школы водить темноволосую за нос, словно ничего не случилось? На вопрос подруги Себастиан даже не поворачивает голову, словно рядом с ним не слизеринка, что он знает с детства, а не меньше, чем Медуза Горгона, от одного взгляда в глаза которой он окаменеет навсегда, - между нами все кончено, Ксента, - он говорит это звенящим сталью голосом, каким обычно списывает баллы со студентов других факультетов, и все также смотрит лишь на читающего лекцию декана.

«Розье — только» сказал она когда-то, на что получила в свой адрес много слов о состоянии своих умственных способностей, выдержки как чистокровной волшебницы и наследницы благородного рода.
Тем не менее, постепенно...
Это произошло очень постепенно, ещё со школы, Вальбурга Блэк медленно превращалась из просто знакомой по чистокровному кругу в товарища и друга, а после, — после дольше, больше, прерывистее. Вела светские мероприятия от имени благотворительного Фонда, которые ненавидел её супруг, и это было очень удобное начало. Один вальс, второй, беседа и пара бокалов, и дальше — приглашения, много, очень много… приёмы, выставки, балы и сезонные, показательные охоты на лис. Урожденная Блэк хохотала, — запрокинув шею, звонко и открыто, никого не стесняясь, — предполагая, что сколько бы они не слили дарственных Фонду денег в сток бездонной благотворительности, ему всё равно будет мало.

Мне всегда нравилось смотреть на нас вдвоём, нравилось растворяться в этом адюльтере, что я сама себе разрешила, и в минуты нашей близости я часто колдовала зеркало напротив. Светская львица с Туманного Альбиона и наследник древнего рода — две рептилии, что может быть скучнее? Этот спонтанный роман, в который я заигралась, позволив выпить себя до капли, но однозначно поглотив и тебя. Ты был горький словно кофе, что невозможно было разбавить медом наших ночей. Бесконечно тягучие, словно патока, эти луны были невероятно терпкие, такие острые каблуки звезд сияли над нами. Меня трясло от каждого поцелуя, когда я смотрела, как в прикроватных зеркалах сочными акварелями писались плавные линии наших силуэтов, и через мой запрокинутый профиль, жемчужную белизну хрупких плеч, дрожащие ресницы серебряным лезвием врезалось томное напряжение. Твои руки, что требовали бы послушания и отклика, эти жадные, словно истосковавшиеся губы, они до боли вытягивали мои оголенные нервы… Ведь мне бы цедить свой afternoon tea, растворяясь в семейной жизни, но я задыхалась в этой рутине. В одиночестве, в бытовухе, в бесконечном Дне сурка. Рутинная жестокость моего Дома истачивала меня, опутывала тонкими струнками нервозности, какой-то усталой надрывности.
Я забылась и устала, невероятно устала от всего.
И от тебя — тоже…
Может быть, поэтому я уехала к морю?
А вы думаете — конвент.
В целом, я часто путешествовала, но всегда ненадолго и всегда возвращалась назад в указанный срок. Но здесь — не вернулась. Мы мешали наше кофе с молоком каждый раз, едва игрался случай, но в ту осень Брайтон буквально утопал в ливне, он стоял стеной практически каждый день и разорванный молочный туман льнул земле, а этот мир засыпал под мирную и неумолимую колыбельную падающей воды. Хотелось остаться, забыться в этом шепоте природы. И в тебе.
Как кружил в танце, как ты меня жил, в ладонях мял и я сама не заметила, как ты выдернул чеку. С каждой нашей встречей твои температурные объятия становились жарче, взгляды на людях – откровеннее. Ночами ты выкручивал меня навзрыд, в моем сознании гудела волна и захлестывало за борт так, что я буквально тонула в этом чувстве. Захлебывалась — не выплыть. Останься со мной, останься во мне, ведь даже минута без тебя отдается невероятной тоской где-то в груди.
Это не влюбленность — а ещё сильнее, всё то, что бьет наотмашь, издалека.
Зависимость, коим я была подвержена. Прочь её.

«ты женишься».

слова отца, как и всегда, неоднозначные и неприятные, а его тон суровый и сразу же дает понять - всякие возражения потерпят неудачу, разбившись о каменную стену. родители часто обсуждали, как бы лучше «распределить» своих отпрысков во имя поддержания чистоты крови и должного имиджа; фрея и, в частности, александр никогда не спрашивали мнения детей и совсем не интересовались их чувствами и переживаниями, касаемо грядущего будущего, считая, что имеют право, распоряжаться судьбами тех, кого породили, с той же жестокостью, как когда – то обошлись с ними.

«ты на ней женишься, амикус, потому что я так сказал».

этот разговор был далеко не первым внутри этих стен, только что – то подсказывало парню, что на этот раз он был, скорее всего, последним: то, с каким придыханием рассуждал глава семьи о предстоящей помолвке, то, как нахваливала невестку мать ... раньше все кандидатки терпели «неудачи на этапе обсуждения», но сейчас… с каждым словом, обороты набирали силу и скорость, унося переговоры все дальше и дальше. сначала - званый ужин и «громкая» помолвка, после – приданное с двух сторон, многочисленные приемы и новое гнездышко молодожёнов; умопомрачительная же свадьба останется на десерт.

алекто «отключается» еще в самом начале, пока амикус молчит до победного конца, пытаясь не поддаться собственному гневу.

дафна.

кто бы мог подумать, что среди всех они выберут именно ее? столь юную и глупую, озабоченную лишь своими успехами и имиджем. амикус не понимал и не хотел принимать; задумывался лишь на секунду, почему подобрали девицу пусть и выгодную, но явно витающую в каких – то розовых облаках и напрямую зависящую от него, как маленькая безвольная игрушка? игрушка, с которой осточертело играть. как кукла, которая стала не интересна и не могла удивить или вдохновить чем – то новым, раз за разом включаясь в одинаково – блядский сценарий? как блядский наркотик, к которому хотелось возвращаться вновь и вновь.

«ваша свадьба будет осенью» неожиданно пытается добавить мать… и у кэрроу все же несет крышу, срывая все внутренние тормоза, - нет, - а дальше лишь крики, кровь и пустота.

отец не скупится на силу, хватая со стола нож. режет давно прогнившие отношения вместе с плотью, приговаривая сквозь зубы, что так должно было случиться еще очень давно. в очередной раз издевается над сыном, вымещая собственную злость, и не препятствует, когда тот скрывается из дома, пытаясь «удержать» окровавленный глаз.

имидж семьи превыше всего, и им не составит труда составить очередную ложь, рассказывая всем вокруг, как старший наследник семьи кэрроу храбро получил ранения во время очередной из семейных вылазок на природу, пытаясь защитить честь матери или сестры.

и слухи ползут против чьей – либо воли, распространяясь на многие мили вокруг; «входя» в каждый дом, красуясь на первой странице пророка, и, оставаясь на устах каждой знатной особы. все и каждый обсуждают предстоящий союз, будто забывая и о рождестве, и о чем – то еще; тешат собственное эго и не видят ничего вокруг.

в хогвартсе же его встречают с поддельной улыбкой, гаснущей стоит лишь посмотреть туда – вверх - на изуродованное молодое лицо. неприкрытое «вы видели его отвратительный шрам?» под жалким соусом поздравлений и пожеланий удачного нового года. амикус злится, но многолетняя выдержка и эйвери, посылающий всех нахер вместо него, продлевают какому – то тупорылому младшекурснику жизнь.

паркинсон, – он медленно выпускает сигаретный дым, в сотый раз наплевав на правила и морали; сидит один, развалившись перед камином, как раненный король, брошенный всеми остальными. [как будто в его жизни был кто – то близкий и родной]. до начала учебного года совсем ничего, но им, на удивление, никто не мешает, то ли испугавшись, то ли решив, что потом все и так узнает.

холодные стены хогвартса хранили в себе слишком много всего, только отношения амикуса и дафны были у многих перед глазами.

не могу пожелать тебе того же, – улыбается криво и в привычной манере, разворачиваясь в пол-оборота, - пусть и жених я весьма прекрасный, – пытается не рассмеяться от абсурдности ситуации, оставляет издевательства и очередное напоминание о чужой глупости на потом. сейчас чужой образ едва вырисовывается перед глазами, въедаясь на подкорку очередным напоминанием, что с этой стороны он теперь видит почти что блядское ничего. и пусть знакомый целитель сказал, что со временем может стать лучше, кэрроу было уже все равно.

чем обязан? – он разворачивает к камину, вновь поднося сигарету к губам, - неужели так хотелось увидеть меня, что ты вернулась так рано?