На кладбище холодно. Винить ли в этом стереотипы, ночь или октябрь, Валери не определилась, да и занимает её несколько иное. Несколько более важных обстоятельств, чем практически незаметное неудобство в лице холода.

Раз — её брат при смерти. Возвращён домой этим русским колдуном, что уже год зовётся её мужем, что само по себе подозрительно. Валери не доверила бы ему свою жизнь, не говоря уже о жизни брата. Несмотря на то, что главенство Винсента над их родом и вообще как будто бы обсуждалось и находилось в незрелом состоянии, без него Валери чувствует, как всё катится в пропасть, и сама она — незащищенная и уязвимая, подобно последнему пожелтевшему листу, который чудом удержался на ветке.

Валери пытается быть взрослой и решать проблемы не полагаясь на других. В её руках гримуар из семейной библиотеки, до которого она так и не дорвалась в подростковом возрасте, а теперь взяла под шумок не из любопытства, а из необходимости. Поэтому поводов для волнения сразу куча: два — брат её убьёт, если узнает, вероятно. Отец её убьёт. Дед её убьёт. Словом, никому из семьи лучше бы не знать. Три — она никогда не практиковала подобную магию. Вдруг что-то пойдёт не так? Вдруг не получится?

Четыре — тёмная магия запрещена инквизицией. На кладбище никого, но Аккерман не покидает чувство, что за ней следят. Она достаёт руку из кармана пальто и смотрит на белые в тусклом свете фонарей и от холода пальцы. Трясутся.

Ритуал, за который она берётся, должен перевести недуг с одного на другого. Ритуал, который переводит жизненные силы, подошёл бы больше, но Валери так и не решилась поехать в больницу, чтобы пожертвовать каким-нибудь умирающим.
Перевести недуг в недавно умершее тело, что может пойти не так?

У изголовья кровати Винсента она зажигает две свечи перед уходом, и две такие же вместе с зажигалкой лежат в её рюкзаке. Как понять, что могила свежая? Валери пытается присматриваться к каждой, ориентируясь на даты на надгробных плитах, но в итоге останавливается перед той, которая представляет собой просто холм земли. Пинает мыском сапога — замля разлетается, но Аккерман не знает, значит ли это, что она свежая и не успела промерзнуть, или она промерзает глубже, а на поверхности всегда так.
Ладно, ничего более подходящего она явно не найдёт.

Ведьма снимает рюкзак, аккуратно ставит его у соседней изгороди. Она одна. Она одна. Никакой инквизиции. Никаких свидетелей. Рука трясётся ещё сильнее. Свечи она вставляет в холм, втыкая декоративные баночки почти до половины. Вторая никак не хочет ставиться прямо, и даже скатывается к подножию насыпного кургана.
Всё обязательно получится.
Пламя зажигалки лижет пальцы, когда Валери наклоняет её, чтобы поджечь. Ей не хочется использовать бытовую магию перед сложным ритуалом — где-то она читала, что лучше минимизировать вмешательство сторонней магии, даже такой, чтобы всё получилось.

Что дальше? Сверившись с гримуаром, Валери рисует на могиле руны. По книге они должны быть нарисованы на человеке (живом), но не выкапывать же ей тело. Это займёт вечность.
Когда ей наконец кажется, что для ритуала всё готово, она делает глубокий вздох, собираясь, и режет ладонь кухонным ножом, запрещая себе колебаться.
Больно. Валери ойкает от неожиданности, всхлипывает, но читает заклинание по книжке почти без акцента. Скечи гаснут, руны зажигаются.

"А может зря" — но отступать уже поздно, и она не сбивается.